Разгуляй - [10]
Действительно, вовремя нашего затянувшегося «стояния» девушка, в общем-то, никак себя не проявляла — она лишь походя подавала отдельные реплики, да и то как-то замедленно-импульсивно: скажет слово, потом замолчит на мгновение, поднесет палец ко рту, а потом уж договорит фразу… К концу нашего разговора выяснилось, что я еще не был в Лавре.
— Если хотите, — девушка поднесла палец ко рту, — поедемте туда сейчас. Я как раз собралась на выставку Билокур.
— А кто это?
— Народная художница. Очень самобытная, — на миг задумалась, — вроде грузинского Пиросмани. Только совершенно другого плана. Хотите посмотреть?
— С удовольствием…
ГЛАВА II: В ОБЩЕМ-ТО НЕОЖИДАННАЯ
Минувшее проходит предо мною…
А. С. Пушкин
Слева от троллейбусной остановки привольно раскинулся старинный парк. Перейдя улицу, мы вошли в него.
— Зайдем сначала к Спасу-на-Берестове. Там похоронен ваш Юрий Долгорукий. А храм этот двенадцатого века, — сказала Зоя — так звали девушку в бежевом пальто, которую я случайно встретил в Октябрьском дворце на книжной выставке и с которой после «великого стояния» отправились мы в Лавру.
«Ваш» несколько резануло слух. Во-первых, до сих пор я не замечал в Зое каких-либо признаков национального отличия, а во-вторых, я представлял себе основателя Москвы не только «нашим», так же как и крестителя Руси не совсем «ихним». Да и вообще по отношению к XII веку невозможно говорить о разграничении русского и украинского. Но я ни о чем не стал переспрашивать Зою, потому что был совершенно поражен великолепием старого парка.
Островок зелени, раскинувшийся у подножия крепостного вала, казался воистину сказочным в своей первозданности. Словно из современного каменного города чудесным образом перенеслись мы в древнее лукоморье, а навстречу нам вышла богатырская застава кряжистых вековых исполинов, намертво вцепившихся своими замшелыми корневищами в эту политую кровью святую землю… Вот пропустили они нас в глубь своего берендеева царства, и приветливо зашуршала под ногами начавшая уже опадать листва… А где-то там, далеко-далеко, под самыми небесами, идет неумолчная беседа братски обнявшихся богатырей. Размеренным былинным слогом вспоминают они седые преданья родной земли. И невольно вскидываешь голову, чтобы послушать их, чтобы хоть догадаться, о чем они говорят. Да где там… Слишком ослаблен слух наш шумом суетной повседневности, слишком очерствело сердце к простым и мудрым словам. И оттого оглушает нас размеренная и спокойная беседа этих кряжистых старожилов земли Русской. Да мало того, что глохнешь от их исполинского шепота, — вскинул голову и зажмурь глаза скорее, чтобы не ослепнуть. Пять солнц победоносно сияют над кипучей пучиной зеленого моря. Опусти голову и медленно да с благоговением снова подними ее — не то ослепнешь от тугого, напряженного сияния пяти солнц — пяти куполов Спасовых.
Идешь по тропе — и расступается зелень, и сквозь ее кружевные узоры проглядывают очертания белокаменного храма. А вот и кружева пропали. Еще шаг — и во всем своем величии открывается взору могучая, на века сработанная громада Спаса-на-Берестове… Да, прочно встал он здесь — в седой дали времен, у самых истоков государства русского. Встал и стоит, отсчитывая время не годами, а столетиями.
Гулкое эхо уносит ввысь каждый шаг, каждое слово. А навстречу эху стремительными потоками льется из-под куполов серебристый свет да проглядывает в щелевидные оконца лазурь небес. И наполнен четверик храма звенящим светом, словно замерло в нем на многие лета могучее спокойствие былых времен. И обрывками истории смотрят со стен редкие, чудом уцелевшие образы. И диву даешься, глядя на эту незатейливую и мудрую простоту, с которой древний безымянный мастер создал свои идеалы чистоты, благородства и крепости душевной. И уже забываешь глухие и безликие росписи XIX века, что оставлены на паперти у входа в храм, не замечаешь громоздкого и тяжелого надгробия на могиле Юрия Долгорукого. Все отступает перед строгой простотой и задушевной лиричностью старых мастеров, что вкладывали в свое дело и разум, и душу, и сердце.
И невольно уносишься в те далекие времена, когда упорный и непреклонный в своих дерзаниях собиратель земель русских простер длань из уделов суздальских к киевскому великокняжескому престолу. Простер длань, а потом и сам пришел, и остался здесь навеки, чтобы и прахом своим напоминать людям о нерасторжимом единстве всех уделов родной земли. Лег в Киеве, чтобы через восемь столетий вновь воскреснуть в основанном им граде.
— Кладка-то какая хитрая. Почему-то наружу проступила, как шрам, — чуть слышно, затаив дыхание, прошептала Зоя.
— Это был, наверное, ход на хоры, — поспешил прокомментировать я и углубился в пояснение древних приемов строительства.
Все настроение слетело мигом. Мы долго потом рассуждали — что, как и почему. Любование красотой кончилось, дальше шел домысел — может, и интересный, но настроение было разрушено. Теперь можно было уходить. И мы ушли…
А вот Лавра, как ни странно, обманула все мои ожидания. Так, наверное, часто случается, когда заранее нафантазируешь себе о чем-нибудь. Я давно мечтал побывать в Лавре. Причем меня манили не только красоты архитектуры, любопытство разжигала таинственная обстановка подземных монастырских поселений. Мне не хотелось верить ни открыткам, ни книгам, ни путеводителям, расписывающим художественное своеобразие лаврского ансамбля. Я жил в своих представлениях, считая, что аскетизм быта древнейшего — да к тому же еще подземного — монастыря должен быть и внешне поддержан духом суровой отрешенности, все здесь должно быть строго и чинно.
