Разговоры за чайным столом - [3]

— Она делилась своими горестями с подругой, — объяснил я.

— Как я не люблю людей, поступающих так, — сказала светская дама. — Эмилия ни за что не хотела заговорить с Джорджем. Она приходила ко мне и жаловалась на него, точно я была за него ответственна; а ведь я даже не мать ему. После нее являлся Джордж, и мне приходилось выслушивать все снова, но уже с его точки зрения. Мне все это, наконец, так надоело, что я решила положить конец излияниям.

— И преуспели в своем намерении? — поинтересовалась старая дева.

— Я узнала, что Джордж придет однажды вечером, и попросила Эмилию подождать в зимнем саду, — рассказала светская дама. — Она думала, что я дала ему несколько хороших советов, а я вместо того выразила ему свою симпатию и ободрила его, чтоб он поделился со мной всем, что у него на душе. Он исполнил мое желание, и это так взбесило Эмилию, что она выбежала и высказала все, что думала о нем. Я их потом оставила наедине. Им обоим это пошло впрок, и мне тоже.

— В моем же случае дело кончилось совсем иначе, — сказал я. — Ее подруга рассказала ему, что происходит. Она объяснила ему, как его небрежное отношение и забывчивость постепенно подтачивали привязанность жены к нему. Он стал обсуждать с ней этот вопрос.

«Но влюбленный и муж не одно и то же, — возразил он. — Положение совершенно иное. Вы бежите за человеком, которого хотели поймать, но раз вы догнали его, вы умеряете шаг и идете спокойно с ним, переставши окликать его и махать ему платком».

Их общий друг представлял вопрос с другой стороны.

«Вы должны сохранять то, что получили, — говорила подруга, — иначе оно ускользнет от вас. Известное поведение и манера держать себя заставили милую девушку обратить на вас внимание; являясь иным, чем вы были, как вы можете ожидать, чтобы она сохранила свое мнение о вас?»

— Но вы полагаете, что мне следовало бы и говорить и держать себя, став ее мужем, так же как тогда, когда я был ее женихом?

— Именно так, — отвечала подруга. — Отчего же нет?

— Мне это кажется недоразумением, — проговорил он.

— Попытайтесь и посмотрите, что будет, — сказала подруга.

— Хорошо, попытаюсь, — согласился он и, отправившись домой, принялся за дело.

— Что же оказалось, поздно? — спросила старая дева. — Или они опять сошлись?

— В продолжение месяца они проводили вместе целые сутки, — ответил я. — А потом жена намекнула, что ей доставило бы удовольствие провести вечерок вне дома.

Утром, когда она причесывалась, он не отходил от нее; начинал целовать ее волосы и портил ей прическу. За обедом он держал ее руку под столом и настаивал, что он станет кормить ее с вилки. До свадьбы он позволял себе подобную вещь раз или два на пикниках, и впоследствии, когда он, сидя за столом против нее, вскрывал письма, она укоризненно напоминала ему о том. Теперь он целый день не отходил от нее; ей не удавалось приняться за книгу; он начинал читать ей вслух, обыкновенно поэмы Браунинга или переводы из Гете. Он читал вслух плохо, но в те дни, когда он за ней ухаживал, она выразила свое удовольствие на его попытку, и теперь он, в свою очередь, напомнил ей об этом. Он предполагал, что если играть в игру, то и жена должна принимать в ней участие. Если он обязан ликовать, то и она должна отвечать ему радостным блеянием. Он объяснял, что они останутся влюбленными до конца жизни, и она не находила логического довода, чтобы ответить ему. Когда она собиралась писать письмо, он выхватывал бумагу из-под милой ручки, придерживавшей ее, и, конечно, размазывал чернила. Если он не подавал ей иголок и булавок, поместившись у ее ног, то покачивался, сидя на ручке ее кресла, и порой, не удержавшись, падал на нее. Когда она шла за покупками, он сопровождал ее и играл смешную роль у портнихи. В обществе он не обращал внимания ни на кого, кроме нее, и обижался, если она говорила с кем-нибудь помимо него. Правда, они не часто бывали где-либо в гостях. От большинства приглашений он отказывался и за себя и за нее, напоминая ей, как некогда она считала вечер, проведенный наедине с ним, за лучшее из удовольствий. Он называл ее смешными именами, лепетал с ней по-детски, и раз десять на дню ей приходилось поправлять свою прическу. В конце месяца, как я уже сказал, она сама предложила маленький перерыв в нежностях.

— Будь я на их месте, я бы потребовала развод. Я бы возненавидела его на весь остаток жизни, — вставила слово студентка.

— Только за то, что он постарался сделать вам приятное? — удивился я.

— За то, что он мне доказал, как я была глупа, нуждаясь в его любви, — возразила она.

— Вообще человека легко поставить в смешное положение, поймав его на слове, — изрек философ.

— Особенно женщин, — подтвердил поэт.

— Я спрашиваю себя, действительно ли между мужчинами и женщинами существует такая разница, как мы думаем? — заговорил философ. — Та, которая существует, не представляет ли из себя скорее продукт цивилизации, чем природное свойство? Не выработана ли она воспитанием, а вовсе не инстинктом?

— Отрицая разницу между женщиной и мужчиной, вы лишаете жизнь половины ее поэзии, — заметил поэт.

— Поэзия создана для людей, а не люди для поэзии, — возразил философ. — Мне кажется, разница, о которой вы говорите, представляет из себя «золотое дно» поэтов. Так, например, газеты всегда стоят за войну. Это дает им материал для разглагольствований и на бирже не остается без влияния. Чтобы убедиться в первоначальных намерениях природы, самое надежное — наблюдать наших родственников, то бишь животных. И здесь мы не видим основной разницы — разница только в величине.