Разговоры беженцев - [13]

Циффель. Культура вообще никак не связана с экономикой.

Калле. К сожалению.

Циффель. Что значит - к сожалению? Говорите яснее. Я ученый и поэтому туго соображаю.

Калле. Я пошел в народный университет. Долго колебался, чем мне заниматься: Вальтером фон дер Фогельвейде, химией или флорой каменного века. С практической точки зрения это было все равно - в жизни я ничего из этого применить бы не мог. Вот вы, изучая физику, всегда имели в виду свой заработок и приобретали лишь те знания, которые можно впоследствии продать. Для тех, кто учился со мной, речь шла только об образовании и о том, в какую сторону направить свое развитие.

Циффель. И какое же вы направление избрали?

Калле. Я остановился на Вальтере фон дер Фогельвейде. Сначала все шло хорошо, но потом я остался без работы и потому к вечеру очень уставал. Пришлось бросить занятия. Лекции были безвозмездными, они ничего не стоили и ничего не приносили, но томик издания "Реклам" стоил столько же, сколько дюжина сигарет. Может быть, у меня не та конституция и потому у меня сил не хватило, чтобы преодолеть все трудности. А вот сын моей квартирной хозяйки постепенно вызубрил весь растительный мир, он обладал железным упорством, ни разу не сходил вечером в кино или прогуляться, а только и делал, что занимался, и это ему даже повредило, ему понадобились очки, которые мешали ему работать на токарном станке, впрочем, это в конце концов было все равно, потому что он остался без работы.

Циффель. Как вы сказали, только от вас зависит, получите вы образование или нет. Я уверен, что сын вашей хозяйки мог бы добиться еще большего. Он наверняка не полностью использовал свое время, а если бы он подумал, то убедился бы, что ему случалось сидеть в уборной без книги, а иногда и отвлекаться во время чтения. Пусть он отвлекался хотя бы только на три секунды, но сложите вместе все эти перерывы, сосчитайте, сколько таких отвлечений от чтения за двадцать, за тридцать лет - и выйдет целая неделя упущенного времени! Растительный мир так велик, это колоссальная область, чтобы получить исчерпывающие знания, нужно быть страстно увлеченным этим предметом, в особенности механику, у которого есть и другие дела. И вы совершенно не правы, когда ставите вопрос о том, дают ли знания какие-нибудь доходы, потому что тот, кто не стремится к науке ради самой науки, пусть лучше не тянется к ним - у него ненаучный склад ума.

Калле. Когда я начинал учиться, я такого вопроса и не ставил.

Циффель. Значит, у вас было призвание, и наука не имеет к вам претензий. Вы были вправе до самой старости слушать лекции о Вальтере фон дер Фогельвейде, а с этической точки зрения вы стояли даже выше профессора, читавшего вам лекции, потому что тот все же зарабатывал своей наукой деньги. Жаль, что вы не выдержали до конца.

Калле. Не знаю, имело ли смысл продолжать. К чему развивать в себе чувство прекрасного, глядя на картины Рубенса, - ведь потом встречаешься с девушками, у которых у всех одинаковый цвет лица, испорченный на фабрике. Сын моей хозяйки изучает растительный мир, а у нее самой нет денег на кочан капусты!

Циффель. Подведем итог: если в какой-нибудь стране тяга к образованию приобретает столь героический и бескорыстный характер, что привлекает всеобщее внимание и расценивается как высокая добродетель, то это бросает тень на репутацию данной страны.

Вскоре Циффель и Калле попрощались и разошлись - каждый в свою сторону.

8

Перевод Е. Иоффе.

О понятии "доброта". Немецкие зверства. Конфуций о пролетариях.

О серьезности

Калле. У слова "добрый" какой-то противный привкус.

Циффель. У американцев для доброго человека есть свое словечко "sucker", произносится "саккер". Чтобы его правильно произнести, надо сплюнуть сквозь зубы. Точное его значение: молокосос; простак; неудачник, попавшийся на удочку; жертва шарлатана, которому надо заработать.

Калле. Лучше всего представить себе "пекаря с открытым добродушным лицом" рука об руку с литейщиком, "поблескивающим белыми зубами", - тогда это все становится достаточно ясным. В сущности, добры только те, кого не принято считать людьми из порядочного общества. Текстильщики нас одевают, батраки - кормят, пивовары - поят, каменщики и металлисты строят нам дома, наборщики нас просвещают - и все это, как известно каждому, за гроши. К такой самоотверженности не призывает даже нагорная проповедь.

Циффель. Кто говорит, что они добрые? Вот если бы они были довольны тем, что им платят гроши, и счастливы тем, что нам живется хорошо, - тогда бы они были добрые. Но это не так.

Калле. Не прикидывайтесь дурачком. Мне стоит только задать вам вопрос: скажите положа руку на сердце, что же им, по-вашему, радоваться этим нищенским заработкам?

Циффель. Нет.

Калле. Значит, вы не хотите, чтобы они были добрые? Или прикажите им быть добрыми только в нерабочее время, например по отношению к котенку, который не может слезть с дерева, то есть когда им это ничего не стоит.

Циффель. Я никому бы не посоветовал поступать по-человечески, не соблюдая величайшей осторожности. Слишком большой риск. В Германии после первой мировой войны появилась книга с сенсационным названием: "Человек добр!" - и я тотчас же почувствовал тревогу и только тогда успокоился, когда прочел в одной рецензии: "Человек добр, а телятина вкусна". С другой стороны, мне вспоминаются стихи одного драматурга, моего школьного товарища, в которых доброта не выставляется как нечто героическое. Там сказано так: