Разговор с Каллиопой и Клио. История в избранных стихах и сценах - [12]

чтоб сирот учить могли;

и ждала его невеста,

и нашла у тёщи место

новобрачная семья,

он учил детей в артели,

а потом свои поспели:

как и чаял, сыновья,

и они служили тоже,

оба с ним усердьем схожи,

долг армейский был тяжёл:

старший так и не пришёл,

та беда их надломила,

и жену взяла могила

раньше мужа, младший сын

звал его к себе, но тщетно:

старый воин сдал заметно,

да не сдался – жил один;

с той поры, как дом фамильный,

вековой крестовый дом

брошен был семьёй, бессильной

избежать гонений в нём,

с той зимы, когда подростком,

увезённый в леспромхоз,

обвыкался в мире жёстком,

полном тягот и угроз, —

где он только не жил: в хатке,

крытой чуть ли не ботвой,

и в брезентовой палатке,

и в землянке фронтовой,

и в избе послевоенной,

маломерке пятистенной,

что сдавал совхоз ему,

а вот собственной усадьбы

заводить не стал (понять бы

вам, читатель, почему),

и не дом, а домовина

да суглинка два аршина

рядом с верною женой —

весь его надел земной;

от судьбы единоличной

к цели общей, утопичной,

но благой, держал он путь

и с него не мог свернуть —

так, до неба возвышая

над деляной за окном,

пролетела жизнь большая

на дыхании одном,

человек с лицом эпохи —

уходя за нею вслед,

он сберёг до малой крохи

всё, что помнил с детских лет,

и в конце доверил сыну,

кроме бронзовых наград,

золотую сердцевину

обретений и утрат —

о своей любви и боли

постарался рассказать,

плод его последней воли —

аккуратная тетрадь,

под её обложкой плотной

сто историй, сто имён,

но особенно охотно

вспоминал тайгу чалдон:

край урочищ диковатых,

мир, где не был он чужим;

там играл на перекатах

пёстрой галькою Чулым,

в омутах жирели щуки,

долгожители реки,

на угоре у излуки

рыли норы барсуки,

лось выпрастывал из чащи

сучковатые рога

и дразнился пень, торчащий

водяным из бочага,

а в Чулым текли, вертлявы,

Агатá и Аммалá,

Бóрсук-левый, Бóрсук-правый —

в тех местах родня жила;

с быстрых рек тайги-дикарки

увела судьба потом

к речке медленной – Уярке,

с тихой рощей за прудом,

у болотистого дола

оседлало холм село,

наверху стояла школа,

в ней полжизни протекло,

но помимо школьных правил

помнил он лесной урок —

и силки на зайца ставил,

и готовил сено впрок:

отбивал он косу ловко —

и послушная литовка

на лугу, что мёдом пах,

пела птицею в руках,

он плетёную корчажку

снаряжал на карасей

и варил на праздник бражку

для соседей и гостей;

он любил заботы эти,

он зимой мечтал о лете,

он устал от школьных пут,

но к нему тянулись дети:

завтра осень, значит ждут,

и опять в костюме строгом

он входил к ребятам в класс,

был он сельским педагогом —

на земле, забытой Богом,

был он совестью для нас;

командир небесной рати,

позаботься о солдате:

жил он честно до конца;

Отче наш, прими отца…

Красноярск – Раменское

Июнь – июль 2009

Раздел III Драматические произведения

А. М. Васнецов. Москва. Конец XVII века

В Москву за песнями Сцена времён правления царевны Софьи

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Иван Исаевич Скрипицын, стольник и полковник московских стрельцов

Данило, гулящий человек, песельник и гудошник Стрелец

1689 год, начало июля. Верхотурье, пограничный город Сибири. На постоялом дворе, за столом с письменным прибором, бадейкой браги и парой ковшиков, томится от зноя и ожидания стрелецкий полковник Иван Исаевич Скрипицын.

Скрипицын (что-то записывая)

До пристани подводами полдня,

А после на судах денька четыре,

И я в Тюмени… Скоро ли меня

Дождутся на другом конце Сибири?

Спешить не буду: золото везу —

Посольским людям в дальние остроги.

А заодно – кремлёвскую грозу,

Что, чую, грянет, пережду в дороге.

Хотя не мёд сибирские пути…

(Отложив перо, отхлебывает из ковша.)

По рекам плавать казаки привычны,

Но мы ж не казаки! Водой идти

Московские стрельцы не заобычны!

Голос стрельца

Полковнику расскажешь, кто таков.

Входит стрелец, ведя перед собой Данилу. Тот крестится, с троекратным поклоном, на образа, потом кланяется Скрипицыну.

Стрелец (Скрипицыну)

Ни денег, ни письма, ни подорожной.

А на руках – мозоли от оков!

(По знаку полковника уходит.)

Скрипицын (Даниле)

Далёко держишь путь, варнак острожный?

Данило

Из Нерчинска иду. На Русь, к Москве.

И вовсе не варнак… По оговору,

Невинный ни в котором воровстве,

В тюрьме я весновал, подобно вору.

Скрипицын

И что тебе поставили в вину?

Данило

Сложил-де я о здешнем воеводе…

Скрипицын (оживляется)

Нарышкине?

Данило (кивает)

…срамную песню…

Скрипицын

Ну?

Данило

…И пел-де на торгу при всём народе.

Скрипицын

И что же тут неправда?

Данило

Пел-то я,

Да песня, свет мой сударь, не моя.

Её поют парням постылым девки.

Я только имя заменил в припевке…

Скрипицын (смеётся)

Ты сам-то кто?

Данило

Гулящий человек.

Играю да пляшу. Слагаю песни.

А песен, сударь, у меня – что рек

От нашей Селенги до вашей Пресни.

Я людям их пою – и тем кормлюсь.

И вот взбрело же мне на ум, невежде,

Собрать напевы, что сложила Русь…

Скрипицын (насмешливо)

Так ты – в Москву за песнями? Боюсь,

Музы́ка у неё не та, что прежде.

Теперь всё польское милей Кремлю.

А я не полонез – трепак люблю.

И наш распев, то грозный, то унылый.

Я сам пою! Но только во хмелю…

(Пьёт.)

Как звать тебя, детинушка?

Данило

Данилой.

Скрипицын

(наполняет второй ковш)

Садись, Данило-песельник. Испей.

Сибирская буза – не медовуха,

Но тоже брага добрая, ей-ей.

Данило

(бережно сняв суму, садится на лавку)

Не кружит голову, так пучит брюхо.