Разгневанная земля - [151]

Общими усилиями вырыли могилу. Каталина осмотрела карманы поэта. Вынула листок, залитый кровью. Это было стихотворение «Гонвед», которое правительство напечатало в большом количестве экземпляров для распространения на фронтах среди гонведов.

Тело поэта опустили в могилу. Засыпали землёй. Все стояли молча.

Каталина расправила листок и прочла вслух:

Вот будет хорошо, когда домой вернусь я

К семейству своему, —

В порыве радости в горячие объятья

Всех близких я приму!

    Да, это будет день! Но всё же я не знаю,

    Чего бы я хотел:

    Вернуться ли домой иль тут навек остаться

    Меж бездыханных тел!

Свидетельствуют лица у погибших

В отчаянном бою,

Что нет счастливей доли, чем погибнуть

За родину свою![76]

С остатками армии, состоявшей из трёх полков и четырёх эскадронов гусар, Бем занял позицию, скрытую горами. В десять часов утра он начал канонаду из своих двенадцати орудий. Русские отвечали многочисленными пушками, но все их попытки штурмом выбить венгров из их позиций кончались неудачей: интенсивный огонь защитников и бесстрашные налёты гусар не давали возможности неприятелю перешагнуть цепь холмов. Подкреплённые артиллерией, венгерские солдаты оказывали успешное сопротивление двадцатитысячной русской армии.

С наступлением темноты бой прекратился. Русские не продвинулись ни на шаг. Гонведы, как и солдаты противника, падали от изнеможения.

Потери русских были значительны: павших солдат насчитывали сотнями; убиты были несколько старших офицеров, среди них — генерал Синютин, адъютант царя и начальник генерального штаба.

Русские прислали парламентёров, предлагая перемирие на двадцать четыре часа, чтобы похоронить убитых. Бем дал согласие в надежде, что за это время подойдут подкрепления и выяснится перспектива дальнейшего сопротивления. Но срок перемирия приближался к концу, а сведения приходили одно хуже другого.

Посланные Гёргеем офицеры сновали по Трансильвании, распространяя вымысел о соглашении, заключённом генералом с царским правительством. Всему командному составу венгерской армии якобы гарантировано сохранение жизни, а Венгрии будет предоставлена автономия.

Бем пытался отрезвить офицеров и солдат, поддавшихся столь явному обману, но уже трудно было поддерживать боевой дух уставших воинов.

Проблески надежды мелькнули в душе у Бема, когда ему сообщили: прибыл курьер с письмом от Кошута!

Не задавая вопросов посланцу, Бем распечатал конверт… Полное крушение надежд:

«… Когда я передал Гёргею власть, он заверил правительство, что неограниченная диктатура нужна ему для спасения чести и достоинства нации. А три дня спустя оказалось, что Гёргей и не помышлял о борьбе за процветание отечества и за честь нации. Он капитулировал, и единственное требование, которое он предъявил Паскевичу, — чтобы оружие было сложено перед русскими. Но и это требование рассчитано Гёргеем на удовлетворение его личной страсти — унизить и без того невысокое достоинство австрийской армии… Узнав об этом, я уже ничего не был в состоянии сделать. Я воочию увидел, как рушится чудесное здание моего отечества и святыня европейской свободы, рушится не происками врагов, а руками наших братьев».

Бему стало ясно, что дальнейшее сопротивление невозможно. Подкреплений ждать неоткуда. Грозной венгерской армии больше не существовало. Он объявил об этом солдатам и предоставил им право разойтись или сложить оружие, когда истечёт срок перемирия. Сам он решил покинуть пределы Австрийской империи и найти на земле такое место, где он сможет ещё быть полезным делу революции.

Когда настала минута прощания, к Бему подошли с боевым знаменем одиннадцать офицеров 37-го батальона гонведов.

— Мы спасли это знамя — символ нашей чести, — сказал, один из них, — и хотим пронести его под вашим командованием, генерал, пока не падём от смертельного огня на поле битвы.

Со слезами на глазах седой генерал обнял офицера:

— Спасибо, дети мои! Я с трудом сдерживаю себя, чтобы не присоединиться к вам. Но наша гибель ничего не прибавит к славе мадьяр, заслуженной в боях тысяча восемьсот сорок девятого года: не раз гонведы шли на верную смерть, чтобы прогнать захватчиков с родной земли. И сейчас подобная смерть была бы прекрасна, однако наши враги будут говорить о ней как о подвиге отчаяния. А мы не отчаиваемся. Я стар, вы молоды, но все мы доблестно дрались за свободу. И мы ещё повоюем. Сохраните ваши благородные порывы до нашей следующей встречи. — Бем взял в руки знамя, поцеловал его и добавил: — Разрежьте это священное полотнище на одиннадцать частей. Когда бы и при каких условиях вы ни встретились, клочок знамени, который предъявит любой из вас, будет священным знаком, по которому люди, готовые отдать жизнь за свободу своего народа, признают друг друга! До свидания, братья!

Генерал сел на коня, тронул поводья. Один, с небольшим полотняным мешком, в котором хранилось всё его имущество, он направился по горным тропинкам к турецкой границе, не имея в кармане ни крейцера.

В глубоком молчании следили офицеры за всадником, медленно поднимавшимся по извилистой горной тропе, пока фигура любимого генерала не исчезла из виду.