Разгадка вечности - [3]

* * *

Мы с мужем ездили в Харьков по делам, и остались ночевать, не успели на поезд. И я думаю — покажу ему город, я ж там училась на фармацевта. Поехали туда, сюда, он все спрашивает, спрашивает, а я оказывается ничего толком и не помню, кроме Алексея. Вот, говорю, Алексей здесь был и здесь тоже был. В смысле, мы вместе по Харькову когда-то бродили и он мне все показывал. А здесь мы с ним книжки покупали. Муж говорит, мол, так кто же такой этот Алексей? Ну чисто ради спортивного интереса? А я не успела придумать, как вдруг на стене по ул. Гиршмана написано мелом: «Здесь был Алексей». Муж почесал голову и говорит: «Хм, надо же, Алексей и здесь был. Великий, по всей видимости, человек».

* * *

Помнишь, был такой мультик — «Масяня»? Так вот она реально на эту Масяню похожа. И зовут еще Маша. Я думала, она такая задротка, то, сё. Сидит у нас в офисе такая тихая, про улиточек пишет, про домоводство. Мы на нее все самые дотошные рубрики кинули, а она аж кайфует от них, по-моему. И когда здоровается, как медок прям по ушам: «Здравствуйте», и глазки опускает, как целочка. А недавно гуляли на корпоративе в «Браме», и она, оказывается, всех хачей там знает. Потом вина выпила и пошла тереть с ними о жизни. «А как там Рафик? — спрашивает, — оправился уже после той поножовщины? Да я понимаю, что не глубоко, но морально, знаешь… Бьет морально. Я его видела после того — он аж похудел». Мы там весь вечер сидели и ахуевали, в общем.

* * *

Он такой врач опытный. А еще большой, прям необъятный. Как медведь. У вас, говорит, фарингитик. И улыбается. И я стою улыбаюсь. Надо же, фарингитик. А то пойдешь в поликлинику, а там какая-то хабалка в белом халате как рявкнет: «Оце у вас фарингіт. Нада менше по холодіні скакать і одіваться харашо, платком подв'язуваться, ехінацею осінню пить, всьо такоє. Оце двадцять гривень давайте сюда і йдіть додому лічіться». А он — фарингитик. И прям жить хочется. Даже с ним, а что тут такого? Представляешь, какой он заботливый, искренний.

* * *

В студгородке в Голосеево стоит памятник женщине с колосками. «Это, — говорит мне, — памятник последней девственнице сельхоз. академии». И смотрит так заискивающе. А потом еще придумал миф, что типа если мимо нее проходит непорочная женщина, то эта дама с колосками кланяется. И повел меня через дорогу. Я прям аж разозлилась. Демонстративно прошла мимо этого памятника и так же демонстративно обернулась. Ну че, говорю, не поклонилась? Нет, — улыбается во весь рот. Так мы и не на зоне, говорю, чтобы передо мной тут талию гнули. Заткнула его, в общем. Он как обосраный потом ходил сзади. А то посмотрите на него — он меня тут видите ли на непорочность проверяет. Была бы я не порочна — хуй бы я тут с ним шаталась по Голосеевским лесам. Хуй бы он вообще имел на меня какие-то виды.

* * *

Когда Виктора похоронили, я пришла домой и давай фотографии наши смотреть. Свадебные. И ни разу не всплакнула, представляешь? Вот что-то такое случилось со мной, что я даже слезу не пустила. Как деревянная полистала альбом и пошла делать кофе. А потом зашла в туалет, глянула на бачок, а он по-прежнему сломан. Так Витенька мой и не успел починить, хотя уже морально был настроен. И меня прорвало. Рыдала, чуть не захлебнулась слезами. Мастеров вызвала только через неделю. Все, знаешь, было такое ощущение, что откроются двери туалета, а тут на пороге Витя стоит с инструментом и улыбается, как Гагарин.

* * *

Я разных мужчин любила. И лысых, и кудрявых. И носатых даже любила. Носатый был самым запоминающимся. Он у нас на рынке колготами торговал. Я у него каждое воскресенье колготы покупала, плюс все такое, по этой части, вплоть до капроновых носочков. Он уже не выдержал и говорит: «Девушка, вы что — перекупщица?». Так я обиделась, не ходила к нему долго. А потом бабушка попросила привезти ей в деревню теплые гамаши. А такие гамаши я обычно только у него бабушке и покупала. Прошмыгнулась по магазинам, по всему рынку — ну нет таких, хоть убей. Я все никак не могла решиться подойти, а потом морду кирпичом и грубо так: «Значит так, мне гамаши вон те, с начесом. И больше ничего не надо». Так он так обрадовался. Говорит, мол, вы знаете, я уже места себе не нахожу. Где ж вы так долго были? Извинился, конечно, за тот выпад. Говорит, что не со зла, просто хотел позаигрывать. Так мы потом еще с ним встречались полгода. Я от его носа с ума сходила. А бабушка увидела его и говорит: «Ну, Алёна, у нас в роду носатых не было и не будет». И как приказала.

* * *

Когда хоронили его бывшую жену, я сказала:

— Сходи на похорон. Нельзя так. Тебе бы, например, было приятно, если бы все твои бабы пришли тебя проводить в последний путь.

На что он так вздохнул и говорит:

— Ну не знаю. Я за ней, например, всегда первый забегал перед школой. А она потом мне призналась, что всегда ждала, чтобы первым заходил все таки Алексей. А Алексей за ней так и не зашел ни разу.

— Ну вот видишь, он и сейчас не придет. А ты сходи. Ей будет приятно, там…

— Да ну, как-то…

Потом все таки побрился и поехал на кладбище.

* * *

Я опять с сестрой поссорилась, — шмыгает носом и курит. — Она меня кумарит со своими мудаками. Они ее выебут и пропадают. А она рассказывает, что это любовь, мол, все уже, пипец. Описывает своего очередного колхозника, как греческого бога, а на деле какое-то чувырло в гольфике, бабушкой связанном. Нет, я ничего не имею против бабушек, но вот как она дает сразу первым встречным? Катя как дает. При чем тут бабушка? Не понимаю. Это ж надо иметь какой потенциал, чтобы себя так позиционировать. Ой, я опять как на конференции маркетологов. Профессиональная деформация, прости. Что я этим хочу сказать? То что мы две такие сестры с ней разные. Я стратег, трудоголик, понимаешь? Я вообще не могу слушать такое! Мы даже когда о чем-то серьезном говорим, она так и вставит свой продакт-плейсмент, из которого я лично только одно понимаю: она опять дала какому-то единственно ахуенному чуваку во всем мире, и теперь страдает.