Раздвигая границы. Воспоминания дипломата, журналиста, историка в записи и литературной редакции Татьяны Ждановой - [43]

Не могу сказать, что я очень сильно интересовался политикой, однако я положительно реагировал на американскую политическую систему. Пока я учился в Помоне, я застал президентские выборы 1952 года и был доволен, когда на них победил республиканец Дуайт Эйзенхауэр. Он нравился мне своей критической позицией в отношении военно-промышленного комплекса, и я носил на лацкане пиджака небольшой круглый значок «I like Ike»[62]. Вообще, я тогда считал, что послевоенное время было хорошим, благополучным временем для Америки. Колледж Помона был учебным заведением высокого уровня, и его руководство выступало против маккартизма. Поэтому у нас не было никаких гонений на либералов и левых и к нам свободно принимали на работу профессоров из других университетов, где им было плохо.

Напомню, что я ехал в Америку убежденным маленьким западником. Пять лет спустя я стал человеком с более сложным, неоднозначным взглядом на мир.

На Западе со мной случилось чудо: через Запад я открыл для себя Восток. Такое бывает. И хотя в то время я полагал, что стал западным человеком, молодым американцем, я также хотел больше знать обо всем, что имело отношение к моим собственным корням.

Эти корни уходили в глубину византийского мира, православие и историю тех народов, которые жили на юге и востоке европейского континента, то есть на Балканах, в России и частях бывшей Восточно-Римской империи, подпавших под тюркско-монгольское иго. Историческая общность, объединившая эти народы, насчитывает от трех до пяти столетий, является крайне важной, и игнорировать ее невозможно, неправильно.

Таким образом, обучаясь в колледже Помона, я ощутил огромный интерес к истории и современной практике взаимоотношений между Востоком и Западом. Самыми крупными событиями в международных отношениях этого времени были Корейская война 1950–1953 годов и смерть Сталина в марте 1953 года. В этой связи я углубился в изучение двух коммунистических стран, сыгравших ключевую роль в противостоянии в Корее, – маоистского Китая и Советского Союза, постепенно сбрасывавшего оковы сталинизма. Одновременно я изучал китайский и русский языки.

Курсы по китайской истории и культуре в нашем колледже возглавлял доктор Чэн, бывший ректор Пекинского университета, находившийся в Калифорнии в качестве беженца. Китайским языком я занимался два года, и надо сказать, весьма успешно. Помню, с каким удовольствием я однажды зашел в китайский квартал и заказал обед по-китайски в одном из местных ресторанов. Я так увлекся китайской культурой, что мне даже предложили новую стипендию для продолжения карьеры в качестве китаеведа. Однако русский язык мне тоже давался очень хорошо: я быстро продвигался в занятиях и к концу обучения уже мог читать на русском языке «Евгения Онегина». Разумеется, Пушкин стал моим любимым автором.

Я уже писал раньше, что в Греции почти совсем не читал произведений русских писателей. Их тогда довольно мало переводили в нашей стране. Например, скандинавскую литературу греки знали гораздо лучше русской. О советской литературе я уже не говорю.

Именно в Америке я впервые познакомился с Толстым, Достоевским, Чеховым и другими русскими авторами в английских переводах. Я помню, что начал свое знакомство с русскими писателями с «Преступления и наказания» Достоевского, потом прочел «Идиота» и уже не мог остановиться. Особенно я полюбил Гоголя, Куприна и Бунина.

В конце концов, через четыре года учебы я как бы вышел на перепутье, где нужно было выбирать дальнейшую дорогу. Я не сомневался, что буду учиться дальше, и выбрал русский язык и русскую историю, так как ощущал большее духовное родство с русской культурой, чем с китайской. По сути дела, отказавшись от изучения подлинно азиатского Китая, я обрел все тот же Восток, но со значительным элементом западной культуры.

Вопросы, которые ставил Пушкин, имели смысл и для меня. Я хотел понять: как избежать судьбы Онегина? Как правильно пользоваться свободой, которую дает финансовая независимость? («Вот мой Онегин на свободе…») При этом я очень полюбил Россию, которая органически связана с Пушкиным.

3. Новые знакомства. Личная жизнь в Америке

Пока я адаптировался в Клермонте к американской жизни, я начал работать. Например, в летнее время подрабатывал как журналист, строительный рабочий, помощник на сборе сельскохозяйственного урожая и т. д., то есть «шабашничал». Это сблизило меня с моими сокурсниками и помогло усвоить многие черты, свойственные американскому характеру. Среди них важнейшей чертой было, безусловно, отношение американцев к труду. Труд вообще, и особенно работа своими руками, воспринимался здесь с гордостью и уважением. Можно сказать, что в Америке того времени царил культ простого человека. Об этом, кстати, напоминает нам и американская литература того периода – произведения Стейнбека, Хемингуэя, Дос Пассоса и других.

В Калифорнии уважительное отношение к труду и рабочему человеку обнаруживало себя особенно наглядно. Его проявляли многие американцы, пострадавшие от Великой депрессии 30-х годов и занимавшие откровенно левые позиции по разным социальным и культурным вопросам. В их числе были также американские участники интернациональных бригад, воевавших против Франко в гражданской войне в Испании.