Раздвигая границы. Воспоминания дипломата, журналиста, историка в записи и литературной редакции Татьяны Ждановой - [42]

Профессор Кэрролл сыграл в моем образовании очень важную роль, и я вспоминаю о нем с огромной благодарностью и даже благоговением, потому что он не только формально обучал меня и нескольких других греческих студентов литературе нашей страны, но и уделял нам при этом очень много личного времени и внимания. Этот замечательный ученый значительно расширил мое понимание классической греческой литературы и греческой литературы вообще. Он организовывал неформальные кофейные посиделки, где обсуждал со мной и моими товарищами новости новогреческой литературы. Современных греческих писателей мы тогда почти не знали, потому что в средней школе их не проходили.

Профессор также познакомил нас с западными писателями и историками – Байроном, Тойнби и др., – которые объясняли нам, как и другим читателям, греческую культуру и ее роль в европейской цивилизации, что тоже было нам в новинку и будило в нас интерес к нашей национальной традиции, нашим собственным корням и побуждало серьезно относиться к этому, а не игнорировать. Профессор Кэрролл и его жена часто приглашали меня домой и вообще заботились обо мне как о родном сыне. Иногда я даже получал от профессора его автомашину для поездок в Лос-Анджелес.

Но продолжу о своих занятиях. Разумеется, я изучал страноведение России, Китая и региона Латинской Америки и, соответственно, русский, китайский и испанский языки и литературу. Русский язык я изучал три года, а китайский и испанский языки по два. Кроме этих трех языков, я еще два года изучал немецкий. Языки мне давались легко – видимо, не зря мой триестинский дед Эммануил Протекдикос знал семь языков, а моя прабабушка-итальянка и моя мама – по пять. Так что в колледже я очень много читал по-испански, а китайскую поэзию даже по-китайски.

Занятия по русскому языку проводил эстонец профессор Эйн, который был очень симпатичным человеком с хорошим чувством юмора и огромным запасом разных рассказов и баек из русской истории. Студенты всегда слушали его с большим интересом. Еще два курса, к которым я относился очень серьезно, – это английская литература (именно тогда моими любимыми писателями стали Джозеф Конрад и Грэм Грин) и так называемое «творческое письмо» на английском языке, ведь именно на этом языке мне предстояло писать в моей будущей профессии.

Поскольку курсов было много, мне надо было очень много и быстро читать и обсуждать прочитанное с профессорами и их ассистентами. Этому немало способствовала чудесная библиотека Ассоциации колледжей Клермонта. Вообще, обучаясь в Помоне, я активно пользовался всеми научными, образовательными и культурными ресурсами и возможностями, предоставляемыми Ассоциацией. Говоря об этом, стоит упомянуть, что в колледже Помона был также прекрасный факультет искусств, где я с удовольствием занимался глиняной скульптурой и керамикой.

Была у меня и общественная работа, хотя и очень недолго. На втором году обучения меня избрали в Совет иностранных студентов Юго-Западных Штатов США. У Совета были большие планы по организации студенческих конференций по обмену опытом, выработке правил поведения в процессе обучения и в жизни на кампусах и т. д., но в то время было плохо с междугородной связью, и из этих планов ничего не вышло. Мы помучились несколько месяцев и сдались.

Моя дальнейшая жизнь сложилась так, что я прожил в США в общей сложности двадцать пять лет. Их можно условно разделить на несколько периодов. Мой первый американский период, о котором я пишу в этой главе, продолжался пять лет. Я начал его пятнадцатилетним школьником, а закончил дипломированным б акалавром, вышедшим из университета в двадцать лет с изрядным багажом знаний и страстным стремлением к реализации своего научного и человеческого потенциала. Это самый определяющий период в жизни человека – от отрочества до возмужания. Кем же я был? Каким было мое мировоззрение?

Я думаю, что, несмотря на либеральные и даже, можно сказать, в чем-то социалистические убеждения моих родителей, политически в этот период я был безотчетно «правым». В этом смысле сыграла свою роль гражданская война в Греции и насилие по отношению к оппонентам, в том числе людям моего социального слоя, которое сопровождало действия ΕΛΑΣ. Я совсем не понимал, за что они сражались, и даже думаю, что в то время у меня было так мало симпатии к носителям этого насилия, что, если бы мне сообщили, что кого-то из них повесили или расстреляли, я бы сказал: «Так им и надо!»

Случилось так, что в студенческом общежитии колледжа Помона я оказался в одной комнате с моим греческим товарищем по американской программе AFS Реносом Константинидисом. Ренос был из семьи малоазиатских беженцев и много рассказывал мне о страданиях, которые его семье и другим подобным семьям пришлось пережить в Греции. Разумеется, он был «левым». Это заставило меня впервые серьезно задуматься о проблемах социального неравенства и более широко и с определенным любопытством взглянуть на причины, историю и последствия гражданской войны, политическую жизнь в Греции. С другими моими товарищами мы эти проблемы не обсуждали, потому что американские студенты не интересовались политикой, и уж тем более греческой.