Разделенный человек - [71]

Сейчас Мэгги сидит со мной в кабинете. Потому что я не хочу потерять ни минуты с ней, а она со мной, пока есть время. Она шьет. Ее игла прокалывает ткань и скрывается с другой стороны, она кладет стежок за стежком. Игла ныряет в белое море материи, как блестящее тело дельфина. Такой была моя жизнь с ней: то здесь, то там, то здесь, то там. В последнее время, увы, больше там. А теперь эти разрозненные дни, недели, месяцы и слишком немногие годы, складываясь, теснятся в памяти. Мы рассматриваем стежки нашего прошлого. Такие неровные, зато какая яркая нить! Телесно она, в сравнении с канувшей в прошлое молодой официанткой – потухшая зола, оставшаяся от пылавшего костра. Но для глаза, что умеет видеть, какой свет излучает эта милая умирающая зола! Бедный глупый Чурбан никогда не умел толком разглядеть этого света. Он и вправду научился ценить Мэгги, даже по-своему полюбил ее, но далеко не так, как она заслуживает. Когда я вижу в нем низшую часть себя, как он мне отвратителен! Но представляя его чем-то отдельным от себя, бедным слепым созданием, тщетно тянущимся к свету, я его жалею. Я даже уважаю его – спотыкаясь на каждом шагу, он отважно вел бой с силами, с которым я никогда не сталкивался.

Прошу тебя, Гарри, восстановить в памяти тот тяжелый разговор со мной, в смысле с моей чурбанской половиной, в метель на плоскогорье. Он (или я) донимал тебя убедительными оправданиями смерти. Все, что он говорил, в каком-то смысле правда, но только полуправда. Верно, что человеку тяжело. Верно, что порочные общественные рамки отравляют наши умы и искажают все возможные действия. Но мы не обречены. Мир, где светит солнце, где люди порой любят, порой честно мыслят, порой совершают подвиги, не обречен. Наша судьба хотя бы отчасти зависит от нас самих: не только от нашего бедного индивидуального я, но и от силы вселенского духа в нас. Только не подумай, будто я отступаюсь от агностицизма; поверь, под «универсальным духом» я не имею в виду ни душу, ни личность. Я просто хочу сказать, что идеал духовной жизни манит всех полупробудившихся и овладевает ими. Может быть, есть и нечто большее – универсальная душа, личность или Бог. Но, поскольку этого мы не знаем и знать не можем, (будучи всего лишь бедными маленькими букашками, какие мы есть) давай ради бога (или ради духа) останемся верны нашему букашечьему разуму и не станем претендовать на понимание того, что нашему пониманию не доступно.

Из ужасов современного мира, из нашего чувства обреченности, из наших сонных кошмаров возникает надежда истинного пробуждения. Война стала будильником, нарушившим наш сон. Нас наконец достаточно встряхнуло, чтобы мы проснулись, и если мы проснемся, то теперь уже по-настоящему. Все люди просыпаются. Я убеждался в этом, когда подхватывал беседы Чурбана с солдатами и летчиками. Все эти запутавшиеся лунатики ворочались перед пробуждением, робко тянулись к свету, хоть и строили еще из себя циников. Конечно, все еще может пойти вкривь и вкось. Сон может снова затянуть людей, или мы погубим планету атомной энергией прежде, чем скажется новое настроение. Но все же пробуждение распространяется, и новый мир возможен. Я был бы рад прожить еще один срок, и второй и третий, чтобы принять участие в этом великом пробуждении. Я мечтаю об этом, и все же сейчас, когда я вполне бодрствую, я с радостью принимаю то, что будет. Конечно, даже если человечество наконец победит, это будет не утопия, а всего лишь широкий прорыв к более ясным переживаниям и более творческой жизни. Возникнут новые проблемы, новые надежды и отчаяние, новые радости и муки. Мы просто перерастем огорчения детской и младенческие болезни, и наконец, спотыкаясь, медленно, мучительно и опасно доковыляем до мира взрослого опыта.

Но допустим, что случится худшее, и в ближайшие четверть века или четверть года род человеческий уничтожит самое себя, смертельная радиация превратит поверхность всей земли в пустыню, непригодную для жизни – что с того? Глупо ли со стороны тех, кто это предвидит, оставаться в живых? Нет! Даже гибель живого мира стоит пережить, как бы мучительно это ни было; если человек не спит, если он способен увидеть в катастрофе эпизод вечной борьбы духа в бессчетных поколениях индивидуумов всех миров. Моя жизнь большей частью была обескураживающе неудачной, и все же ее бесконечно стоило прожить. И если человечество проиграет, это не обесценивает человечества. Уже сейчас, что бы ни случилось, эта планета, это зерно, зарожденное нашим несовершенным видом, оправдала свое существование. Солнечная система, вся Вселенная оправданны; да, даже если человек единственный и прискорбно несовершенный сосуд духа, даже если он обречен. Потому что никакая трагедия, даже космическая трагедия, не отменит того, чего человек (на низшем своем уровне), все же достиг милостью своего провидения духа, своего омраченного, но властного провидения духа.

Но как маловероятно, что человек – единственный его сосуд. Подумай, сколько есть плодотворных звезд! Вспомни величие галактик! Можно ли в здравом уме поверить, что человек – единственный сосуд?