Разделенный человек - [72]

И должен сказать тебе, Гарри, что, хотя я не достиг большого успеха в своих прискорбно обкорнанных духовных поисках и упражнениях, я во всяком случае добился (милостью духа) ощущения неописуемого единства, опровергающего наше одиночество. И в моем смутном понимании единства всех душ я слушал (так сказать) слабый отдаленный шепот множества отдельных жизней на всем протяжении космоса и эпох. И я чувствовал, но здесь опять совершенно не хватает слов, и мыслей тоже. И все же, хотя то, что я чувствовал за этим космическим шепотом, совершенно невыразимо словами, я должен хоть что-то пробормотать об этом, хотя бы и с риском тебя запутать. Я чувствовал… о, как бы это сказать, не соврав? Я чувствовал, как вся низость и боль, все печали, преображались в радость; все муки, от мгновенной боли раздавленной мухи до отчаяния Иисуса на кресте, оборачивались радостью. Но что я говорю? Конечно, я не о том, что бедная замученная мушка, и трагически разочарованный Иисус, и все прочие страдальцы порознь, как самостоятельные индивидуумы, вступают в вечное блаженство. Возможно, в некотором странном смысле так и есть, хотя этот смысл вовсе не удовлетворит тех, кто претендует на индивидуальное спасение. Я же пытаюсь передать тебе нечто иное. Может быть, намеком станут слова, говорящие просто о том, что ничто не пропадает даром. Каждый вносит свой вклад. Все мучения, и все радости тоже, собираются в единую музыку бытия – музыку, которая наслаждается сама собой. И вот мучения, неискупимые, ужасные и бессмысленные в одиночестве наших конечных индивидуальностей, обретают смысл, и в сознании своего значения для целого преображаются в радость. Ты скажешь, что все это – пустословие. Конечно, так и есть, если ты ищешь буквальной истины. Но я знаю, я теперь знаю, что в этом есть поэтическая истина, как в утверждении, что солнце смеется, разгоняя тучи.

Перечитав абзац, я боюсь, что тебе он ничего не скажет. Но он, пусть и запинающийся, кое-что значит для меня в силу пережитого опыта. А для тебя?

Но, Гарри, прежде, чем сказать „до свидания“, я должен отметить еще кое-что. Космическое преображение всего, пережитого нами, это совсем не то, что индивидуальная жизнь после смерти, будь она на время или навсегда. В этом преображении я теперь не сомневаюсь, но не в силах описать его и даже отчетливо его помыслить. Между тем жизнь после смерти – достаточно постижимая идея, но о ней я ничего нового не скажу. Может быть, смерть – это полное прекращение нас, и, если так, будем благодарны этому вечному сну. Может быть, мы переходим из эпохи в эпоху цепочкой временных жизней в пределах этой суровой вселенной, совершенствуя свои индивидуальные души, чтобы под конец каждый внес в музыку полный вклад. Возможность такого „перевоплощения“ может нас напугать, ведь к концу каждой отдельной жизни мы приходим обессиленными. Но, может быть, новая жизнь начинается с новыми силами. И как это восхитительно, если каждому выпадет шанс творить! Но отыщу ли я Мэгги? (Господи! Я до сих пор ее желаю!) Может быть, да, а может быть, нет. Что ж, я буду пытаться. (Хороша будет шутка, если Чурбан пробудится и обнаружит, что снова жив! Взвоет как собака!) Но есть и другой шанс. Может быть, мы пробудимся в совершенно иной временной и пространственной (или внепространственной) системе существования, состоящей не из звезд и пустоты, из света и тьмы, давления и прочего, что воздействует на наши органы чувств, а в чем-то… непостижимом для нас. Опять же, может, смерть сразу собирает нас в вечности. Уничтоженные как личности, мы, может быть, проснемся с воспоминанием всей жизни вечного духа, мировой души, Бога! Может быть, может быть! Но разве это важно? Главное, что все, случившееся с нами как личностями, важно для духа, и что дух существует; хотя я, много лет проломав голову, все еще не скажу, будто знаю, что он такое; разве что он то, что все мы (когда бодрствуем) сознаем как важное, он просто восприятие, любовь и творческое действие в отношении объективной вселенной.

Но я все еще не сказал того, что хотел сказать. Вот, говорю. Если я переживу смерть, я всеми силами постараюсь установить связь с Мэгги, и с тобой, старый скептик Гарри, тоже. Так что прошу вас обоих внимательно прислушиваться, так сказать, к телефонным звонкам. Может, мне надо будет сообщить вам что-то важное. Я говорил ей, что, если сумею, передам вызов через нее. Если, конечно, я не буду так поглощен делами иного мира, что попросту забуду об этом и о Мэгги. Но если так случится, буду ли это еще «я» в каком-либо значимом смысле? Безусловно, то, что останется жить, не будет «мной», если станет равнодушно к Мэгги и холодно ко всей красоте и ужасу этого мира, к борьбе рода человеческого. И все же… предположим, входя в иную сферу бытия, я увижу, что обращение к оставленному миру станет предательством другого, и что дух должен независимо проявляться в каждом из них? Как знать! Но одна радость несомненна – это коренное, необоримое превосходство духа и его исконное тождество во всех мирах. Этого довольно, чтобы стоило проживать наши жизни, какая бы индивидуальная судьба нам не выпала.