Раздел имущества - [126]

Ее угнетало то чувство превосходства, с которым французские дамы хвалили ее цветастое платье, приговаривая: «Как это в английском вкусе!», «Это так похоже на сад!», «J’adore[211] Лауру Эшли[212]», «Как оригинально» и еще несколько подобных замечаний.

Кроме того, Поузи угнетало стихотворение, которое читал Робин. Это был перевод из Бодлера: что-то о том, как у обочины дороги лежит тело женщины, и его клюет воронье. Без сомнения, это было философское размышление о смертности всего живого, и все же, как и сама мысль о смерти, стихотворение это было отвратительно:

И вас, красавица, и вас коснется тленье,

И вы сгниете до костей,

Одетая в цветы, под скромные моленья,

Добыча гробовых гостей.[213]

— Робин нараспев читал его этим разодетым, внимательно слушающим его людям, стоящим вокруг с бокалами шампанского.

«Тьфу», — думала Поузи, но как удивительно тусклый голос Робина набирал силу и звучность, когда он читал стихи! Французы кивали в торжественной сосредоточенности, полные решимости разглядеть французские черты старой поэмы в новом обличье неуклюжих английских слов.

— Восхитительно, — сказала мадам де Дитрэзон, когда Робин закончил чтение, — а теперь обедать!

Во время обеда Поузи могла только бросать на Робина умоляющие взгляды, поскольку сидела между двумя французами, которые самым дружелюбным образом моргали глазами, но после первых нескольких минут проявления галантности они перестали говорить с ней по-английски. Она постаралась вспомнить одну-две французские фразы, чтобы снова вступить в разговор, но в голову ей приходили только строки из французских стихов.

— Où sont les neiges d’antan[214]? — сказала она месье Брикелю, сидевшему справа от нее, в надежде, что он воспримет эти слова как начало разговора о Вийоне[215]. Но он просто взглянул на нее с удивлением и отвернулся к француженке, сидевшей с другой стороны от него.

— A, nos amis les Anglais[216], — произнес месье Рекар, который сидел с другой стороны от Поузи.

Вероятно, Робин тоже, и, может быть, впервые, ощутил охлаждение между ним и его французскими amis[217], потому что, когда они шли домой, он сказал:

— Поузи, нам надо подумать о будущем.

Поузи, не раздумывая, согласилась, а позднее, поразмыслив, решила, что все, что она думала о будущем, было лучше, чем раньше.

Кипу разрешалось посещать ту, которая выполняла сейчас функции его родителей, два вечера в неделю, до одиннадцати часов, и поэтому сегодня Эми пригласила его сходить в кино и пообедать. Хотя они часто говорили по телефону, она хотела лично уверить его в том, что она не винит его за поведение сестры. Она тоже, в общем-то, хотела его видеть: знакомое лицо, свойский человек, американец, пусть и такой юный.

У него по-прежнему был неприступный вид, который сохранялся со времени приема у Жеральдин, и причиной его, как теперь знала Эми, оказался иск Керри, который по-прежнему его смущал. Эми планировала заговорить об этом, чтобы ободрить его; она хотела сказать, что ее это не беспокоит, что ее адвокаты уверены в том, что все обойдется и так далее. Все это было правдой. Какими бы основательными ни были претензии Керри к больнице, против нее обвинения были слабыми. Эми также должна была сказать Кипу, что уезжает в Калифорнию, и скоро. Она волновалась из-за этого, потому что Кип зависел от нее, и к тому же, по-видимому, она ему нравилась, что было совсем неудивительно, учитывая, насколько бедный мальчик одинок в этом мире.

— Что ты будешь? Croque-madame?[218] Обычно ты его выбираешь. Или что-нибудь другое?

— Croque-madame, — согласился Кип.

— Нам надо поговорить о том, что будет с тобой. Я скоро уезжаю в Калифорнию. Хочешь вернуться со мной и пойти в свою старую школу в следующем семестре? Или ты останешься здесь? Тебе придется выучить французский и еще много чего, если ты хочешь остаться.

— Почему вы уезжаете? Я думал, вы пока поживете здесь, вы купили квартиру и все такое?

— О, думаю, пришло время двигаться дальше и налаживать свою жизнь. — Эми расправила салфетку (serviette).

— Это из-за иска Керри, да? Это такая лажа!

— Это не твоя вина! Во всяком случае, уезжаю я не из-за этого. Все потому… не знаю, как объяснить… Я американка и должна жить в Америке. И у меня будет свой фонд, мне надо начинать работу… — Она не могла сказать ему другую причину: зачем обременять человека его лет интимными подробностями о любовных и интеллектуальных разочарованиях?

— Керри не так виновата, как ее адвокаты, — сказал Кип. — Они заставляют ее это делать.

— Знаю, — сказала Эми, недоумевая, почему Керри пригласила новых адвокатов, хотя у нее был господин Осуорси; и кто эти новые адвокаты? Это знает Сигрид.

— Думаю, им не следовало организовывать поминальную службу по Адриану без Керри, — сказал Кип.

— А они организовали? Я на самом деле ничего не знаю. По-моему, была только кремация. Разве они не ждут, пока твоей сестре станет лучше?

— Керри хотела там выступить, но они все сделали без нее. Я бы тоже выступил. Сказал бы о том, каким он был. Адриан был хорошим. Он хорошо ко мне относился. Мне его действительно жаль.

— М-м-м, я уверена, он был хорошим.