Разбойница - [39]

И из темной комнаты, смущённо улыбаясь, вышёл «типичный проходимец мимо».

— Судьба, выходит! — вздохнул Александр.

— А ну вас! С вами наработаешь! Пойду лучше нажрусь!

Дикий хохот Сурена доносился сначала с лестницы, потом — со двора.

— В Таиланд, как я понимаю, не едем? Тогда я тебе устрою Таиланд здесь! — сказала я.

...Ты очень трогательный. В смысле: очень хочется тебя трогать.

— Нет — в эмираты точно поедем! — приподнимаясь, хрипел он. — Ты знаешь, какой там пляж? Идеально круглая галька!

— Да? У меня ноги очень нежные, — я показала. — Первые три дня я по гальке плохо хожу.

— Значит, на первые три дня придется взять другую! — он захохотал.

— Ты солнышко, — я гладила его по мохнатому животу.

— Да? Скорее, я ураган.

Среди ночи мы частично проснулись, вернее — наши части тела проснулись.

— Ты такая умная! Нежная! Е...ивая! Как я хочу от тебя ребёнка!.. но не от себя.

Я сочла это нежным бредом, но вскоре поняла, что жестоко ошиблась.

Сексуальное кочевье

Я уже почти совсем механически, автоматом, возила группы французов по нашему прекрасному городу... слова сыпались сами собой, без участия разума: «Университетская набережная... Музей архитектуры восемнадцатого века под открытым небом...». «Английская набережная... Музей архитектуры девятнадцатого века под открытым небом».

Хотя само небо становилось всё темнее — ноябрь. Хрустели лужи. Когда тьма однажды совсем накрыла город — это было как раз в полдень, около двенадцати, — шеф резко вызвал меня к себе и сурово приказал: «Заниматься только моим палаццо!»

Палаццо так палаццо!

Хотя там творились странные вещи. Дворец, благодаря связям дедульки, сдали в аренду нам, но незадолго до того дали право на аренду одной таинственной организации, представляющей как бы инвалидов последних войн. Один такой «инвалид» и жахнул в качестве намека мне по колену трубой, — видимо, ритуал посвящения в «Орден инвалидов», а теперь он же — или точно такой же — постоянно дежурил у входа в «палаццо», и в его маленьких глазках питекантропа горела ненависть.

Я проходила, поигрывая попкой, показывая, что ножка уже совсем не бо-бо. Он каменел!

Когда вывезли все медицинское, включая клеёнчатые кушетки, стеклянные шкафчики и кресла-распятия, я почувствовала наконец сам дворец!

Ого-го! Дедулькин прадед Аристарх оказался большим затейником — видно, он был слегка двинут на этой теме, как и его праправнук! Открылись такие живописные плафончики, что если бы венерики видели бы их, то тут же по излечении их снова бы потянуло в бой. Оказывается, и «групповики» тогда процветали: ведь не в этом же веке намалёваны все эти прелестные пажи и пышные маркизы!

Однако больше всего поразил меня «рабочий стол» графа, временно узурпированный А.А. Белостоцким, скрывавшим его прелести под толстой бархатной скатертью. Я стащила ее — и у меня мгновенно набухли соски и губы: резной стол со сплетенными торсами стоял как бы на четырех х...х, причем из каждого била струей мальвазия, растекшаяся в маленькую лужицу, и именно на них стол и опирался — всё это было искусно вырезано из грушевого дерева! Трудно было оторваться... Все это обязательно должно стать достоянием народа! Музей эротического искусства — вот что должно здесь быть!

В конце зала была маленькая приподнятая сценка, обрамлённая двумя мраморными нимфами, губами, грудями и всем естеством они тянулись друг к другу через разделяющее их пространство. В руки им была дана алюминиевая труба, по ней на кольцах скользил занавес: видимо, туда удалялся Белостоцкий для осмотра особо уважаемых приватных клиентов!

Теперь этот занавес должен быть распахнут и вся телесная красота должна раскрыться! Я села на сцене, на сравнительно скромный стульчик, изображавший всего лишь взбешённого кентавра... Думаю, всем понятно, что ног у стула было пять — и размечталась. Раскатала губу.

— Как всегда, сачкуем! — прохрипел шеф, появляясь по обыкновению внезапно, как он любил.

— Тут будет эротический театр!

Я бегло показала два номера, изобретённых мной в Гамбурге: зубами, без помощи рук, стянула колготки, потом зубами же, прикрыв в возбуждении глаза, начала стягивать, а потом рвать застрявшие на коленях трусики.

— Вообще, ты недооцениваешь мои ноги! Ими я ласкаю не хуже, чем руками. «Ласкаю ногами!» Уникальный номер. Если тебя что-то смущает, могу ими же чесаться, как мартышка, прикуривать, варить кофе, стрелять из ружья... Смотри!

Он стоял хмуро и неподвижно, в черной длинной офицерской плащ-палатке, и вода струями стекала на сексуальный паркет.

— У человека руки должны быть!

«Человек — это звучит гордо!» — еще должен был бы добавить он.

Приступы ханжеской злобы происходили с ним так же часто, как несварение желудка.

— Этот твой хахаль там стоит?

Конечно «мой»! Безусловно! Хранитель «ордена подвязки под коленом»!

— Думаю, что не стою такой охраны.

— На дом, что ли, опять залупаются?

— Видимо, — я пожала плечом. Потом закурила ногами, вставила сигарету в губы и сошла со сцены.

— Руками лучше работай! — обрезал он, видимо, твёрдо взяв курс на партийное оздоровление... Да, партийная убежденность — дело не классовое, а возрастное.