Разбойница - [37]

— Меня Рябчук снова нашёл!

— Этот... из компартии?

— Точно. Гляжу, вдруг счёт наш вырос в десять раз! Является. «Это мы только так, для начала». Нам такие отчаянные борцы с режимом, как ты, нынче во как нужны! Сколько хоть ноликов тебе нарисуем! Тебя любят! «А ты уж нас не забудь!»

— Да, поломала тебя жизнь.

— Говорю Рябчуку: так вы специально меня клоуном делали? Усмехается: наконец-то догадался!

Мы шептались в ночи, я нежно гладила его по голове. Впрочем, особого отчаяния в его голосе я не слышала.

Когда мы утром спустились, он обнаружил свою тачку, вздыбившуюся на тротуар. Да, крепко, видать, переживал вчера.

— Куда тебе?

— Что значит, куда? Как и приказано — в архив. Английская набережная!

— Ну как там твои дела?

Как? С Алкой вроде бы обо всем договорились — она поставила только одно условие: «подаришь хорошего мужика!»

С некоторым сомнением я оглядела человека за рулем. Годится ли? Впрочем, моё дело предложить. Не бывает плохих мужиков — бывают лишь неталантливые бабы!

— Кстати, сегодня в семь часов в особняке Горлицыных-Пфельцейнов, как обычно по четвергам, бал! Ты тоже, как я понимаю, дворянин!

— Граф!

— Ну вот и отлично! Знаешь, где их особняк?

— Разумеется. Только я, наверное, должен переодеться?

— Переоденься, переоденься...

Умело перевела похоть в расчет.

...Он бросил на меня взгляд раненого оленя, когда Алка поволокла его за кулисы.

В пятницу он не появился... в субботу...

В субботу, где-то уже за полночь, я еле расслышала короткий звонок.

Глаза его страдальчески сияли в полумраке. Он стоял, обняв себя под мышки, усмиряя боль.

— Что ж ты не предупредила меня? — он вскинул измученные глаза.

Весь израненный, он жалобно стонал.

— А что такого? — я провела его в комнату. — Ты же любишь разврат?

За час до этого я позвонила Алке: «Что делаешь?» — «Выгрызаю чьё-то мясо из под ногтей»! — прохрипела она.

— ...Ладно! Снимай рубашку.

Да-а... называется, интеллигентная женщина!

— Да нет... было, в общем, неплохо, — рухнул на диван. — Хорошо отдохнули, культурно! — он захрапел.

Как говорит мой любимый писатель: «Жизнь сложна, зато ночь нежна». Среди ночи я проснулась от света, он, надев очёчки, сморщился над газетой.

— В очках у тебя лицо такое доброе!

Он улыбнулся:

— Оптический обман.

— Ну что же, тогда за работу! А то днём вам всё некогда! — перевесившись грудью через него, я вытащила из тумбочки геральдические списки, добытые у Аллы нелёгкой ценой.

— Наша добыча! — прошептала я.

— Выходит, не зря я страдал?

— Выходит, не зря. «Департамент Герольдики», — я строго глянула на него. — 1722 год — 24 ноября 1917 года!

— Понимаю, — он скорбно кивнул. Я отложила список, взяла другой.

— Сборник решений правительственного Сената по Департаменту Герольдики за 1886—1904 год.

— А что, принимались какие-то решения? — слегка встревожился он, срывая очки.

— Разумеется, — надменно проговорила я. — Дворянство должно было периодически подтверждаться. Этому предшествовал тщательный анализ: не совершил ли кто-то из рода порочащих дворянское звание поступков?

Александр при этих словах превратился в мраморное изваяние, дышащее благородством.

— Вот, пожалуй, самоё интересное для тебя! — я нацепила его очки, вытянула ксерокс. — Представление на звание флигель-адъютанта Кирасирского полка Паншина Аристарха Павловича — отзыв командира полка барона Дидерикса... вот... самое интересное: «выпивает регулярно и помногу, но держится при этом отменно!»

— Но держится при этом отменно, — чуть слышно повторил он, и на его одутловатых глазках с мешочками сверкнули слёзы. — Держится отменно... — перебивая рыдания, он глубоко вздохнул.

Да-а... единственное, чем можно растрогать его, — только тенью из далёкого времени! Сейчас, по его мнению, что-то стоящее уже совершенно невозможно!

— Дай-ка я тебя съем!

— Ты такая нежная! — говорил он потом... Конечно, по сравнению кое с кем, особенно из недавно встреченных им, — безусловно.

— Красивая, весёлая! Е...ливая!

— Спасибо, барин!

— Тебя бы молодому кому!

Я снова надела очки:

— Что это за разговоры ещё? А то — школа напротив — нет проблем!

— Ты такая прекрасная!..

Под моим взглядом он осёкся, и больше рискованных рекомендаций не поступало.

— Эхе-хе! — тяжко закряхтел он. — У тебя водки случайно нет?

— Зачем это тебе?

— Да в ухо! Ухо застудил во время пьянки! Стреляет! И ватный тампон!

— Разрешите исполнять?

— И... эт-та. — Он окончательно раскряхтелся, повернулся к трюмо, облагораживающему, благодаря роскошной раме, все наши телодвижения, оттянул веко.

— Глаз красный — нет?

— Ну-ка покажи... есть немного. А посередине белая точка.

— Ячмень! Замучили в этом году! Витаминов мало ем!

— Бедный!

— Чайком бы примочить!

— Слушаюсь! Водку — в ухо, чай — в глаз! Разрешите исполнять?

— И ватку, ватку, — сладострастно умолял он. — От тя-як! Шутить будут кореша: Данилыч через ухо уже запил! А это что у тебя?

Наконец-то заметил забинтованное колено!

— Да так... Не хотела тебе говорить. Тут высаживала французов из автобуса... у твоего дворца... вдруг из мазды выскочил боров, жахнул трубой мне под коленку и уехал! Пришлось, улыбаясь, французам объяснять, что это такой русский национальный обычай!