Разбойница - [24]

Мы полетели. Постепенно я всё больше понимала истинный смысл выражения «напиться в дрезину».

Саша пил стакан за стаканом, скорбно уставясь на бывшую шапочку, которая теперь больше напоминала утеплённый презерватив.

— Горе! Я понимаю! — обняв его, напарник приблизил полный стакан. — Тебя как величать? — он обернулся ко мне.

— Олеговной величают.

— Ну, Олеговна, за тебя!

— Стоп! Проехали!

— Все! Носи на память! — Александр резко напялил шапочку на водителя: как раз ему она очень удачно прикрыла лысое темечко.

Мы двинулись наискосок по снегу.

— Да, жизнь не балует меня! Казалось, вырос в отличном месте, среди нейшлотской шпаны — теперь все на мерседесах ездят, тресты у всех! «Данилыч! Какие проблемы?» А у меня, как назло, в девятом классе математическая шишка обнаружилась. Вот она! — он накренил голову. — В науку пошел. Дзержинку закончил. Тридцать лет, можно сказать, коту под хвост! Теперь наверстывай!

— Наверстаем!

В магазине мы долго ходили по толстому слою грязных опилок, насыпанных здесь с целью гигиены, соображая, что же нам купить.

Купили наконец много толстолобика и «Солнечный бряг».

— Всё, больше денег нет, — проговорил Саша. — Только два нефтедоллара у меня.

Мы честно шли к выходу, никого не трогая, как дорогу нам преградил Холкин с товарищами, одетый практически в наш тулуп!

— О, этот! На рыбалку ходил! С бабой! — они цинично заржали.

— Да, девять лет я тут не был. Такого раньше не было! — проговорил друг без зубов.

— Да, налезли всюду. Ильич в салаше правду писал! — поддержал его измождённый.

— Только и могут с бабами! — произнес Холкин. Александр сосредоточенно смотрел на него, потом резко дал ему сбоку в ухо.

— Это тебе за шапочку!

...Ну, ясное дело — не за меня.

Разгорелась битва. Она была короткой, но яростной. Мне тоже удалось получить по зубам. В результате нас сбросили с крыльца в грязь. Здравствуй, родина!

— Ша! — величественно произнёс беззубый, и они удалились.

Мы с любимым крутились в грязи, пытаясь разобрать, где чья нога. Цепляясь друг за друга, наконец поднялись.

— Шишку-то математическую не отбили тебе? — я потрогала. — Вроде на месте!

— Толстолобик-то цел?

— На месте.

— А «бряк»?

— Вон лежит.

Собравшись и слегка почистившись, мы двинулись к номерам.

— ...А давай считать все это большой удачей!

— Давай!

Плюясь и почёсываясь, мы вошли в холл.

— А это что за морда ещё? Глазки так и бегают! — процедил Александр.

— ...Это счетчик.

— А... нормально выпили, полуинтеллигентно.

Мы рухнули в номере.

Среди ночи, внезапно проснувшись, он вдруг резко сел на постели.

— Где шапка?

— На дрезине отдал.

— О господи! — он снова рухнул.

— Ничего! Далеко не уйдет!

— О-хо-хо! Тошнёхонько!

— Ну почему же?

— Господи! Страшная-то ты какая!

— А ты-то какой страшный!

Мы начали бодаться, и он меня забодал.

Потом мы вдруг почувствовали внезапную жажду и пошли стучаться по номерам. Открыл только Несват, и то почему-то неохотно.

— Извините, ребята, не могу пустить. Ко мне Валька приехала, простуженная, опухшая вся.

— Мы тоже все опухшие! Пусти.

В результате он передал через едва приоткрытую дверь полбутылки какого-то липкого ликера, и мы, выпивая его в постели, окончательно слиплись.

— А вы, я гляжу, липкий мужчина!

— А от тебя вообще не отлипнешь!

Так, склеенные, мы и заснули.

Проснулись мы словно на огромной перине, что продолжалась и за окном: всюду лежал пушистый розовый снег. Лежали молча, я бы даже сказала, слегка удивлённо. Потом я повернулась к нему.

— Слушай, а ты снился мне! Никогда не было ещё, чтобы мужики в таком виде снились! Идём по облаку, розовое солнце, и ты такой добрый, улыбающийся!

— В чём?

— ...«В чём?» В шапочке, конечно! Большая такая, чистая! И вся сияет.

— Все ясно. Видать, только на том свете с ней и встретимся! В раю, — мы помолчали. — Смотри, орёл летит!

— Кобчик.

— А вот если он тебя унесёт... будешь махать вместе с ним?

— ...Подмахивать.

— Ну, ты...

Возня постепенно стала затихать, замедляться, намагничиваться, перетекать в нечто другое — и только мы ритмично задышали, как вдруг прямо над нашими головами в стене занудила дрель. Захохотав, мы раскатились по сторонам кровати. Завывание тут же оборвалось. Мы стали бесшумно красться друг к другу, бесшумно соединились, и только-только возникло легкое поскрипывание (и то я всё время говорила: «Тс-с! Тс-с!»), как почти тут же завыла дрель!

Мы раскатились снова, теперь уже с некоторой досадой.

— Что они там, портрет Ельцина вешают? — проговорил Саша.

— А ты что — против него?

— Беда моя в том, что я не против всего. Почти всё восторг вызывает. Помню у нас в военной прокуратуре, где я работал по расследованию аварий, парторг был, Рябчук. Представить страшно! А я шастал к нему каждый день, потому как секретарша у него была...

— Надюш-шка! Пыш-шная такая, — я показала.

— Откуда знаешь?

— Так то же я была!

— То-то я гляжу, знакомая со спины! Ну вот. Потом пришли, значит, живительные перемены, захожу уже в одну абсолютно прогрессивную организацию... Надюшка! Та же! Только причёсана немножко иначе. Тут же накидываюсь на нее. Обнимает руками и ногами, но шепчет, как и тогда: «Не надо! Не надо! Тихо, тихо! Осторожней! Все рухнуть может!» И действительно — своим жизнелюбием расшатал все системы!