Разбитые сердца - [33]

Как только мы вошли, она выразила недовольство по поводу одного из писем, которые он написал для нее утром. Беренгария умела читать и в случае необходимости могла довольно сносно писать, но ненавидела это занятие, и до появления в замке Блонделя большинство ее писем писала я. Теперь это стало одной из его обязанностей, и два или три последних дня он сидел над благодарственными письмами многочисленным родственникам, приславшим ей рождественские подарки и послания.

Я не могла с уверенностью сказать, была ли в письме какая-нибудь ошибка, и к тому же считала более разумным не вникать в это, чтобы не оказаться в роли своего рода арбитра. Впрочем, у меня появилось смутное подозрение, что все дело было в том, что она увидела нас с Блонделем входящими в комнату вместе, а перед этим слышала наш смех на лестнице. С тех пор как я попыталась уговорить ее отпустить Блонделя со мной, она вела себя несколько настороженно и не раз называла его «мой менестрель», подчеркивая право собственности на него.

Блондель выслушал выговор и спокойно попросил:

— Могу ли я взглянуть? — Внимательно всмотревшись в текст, он тут же вернул письмо Беренгарии. — Здесь все написано совершенно правильно.

Беренгария подошла к столу, взяла гусиное перо, что-то зачеркнула, что-то быстро написала и бросила письмо ему:

— Вот теперь правильно. Перепиши набело, с исправлением.

Его лицо побледнело от гнева, глаза вспыхнули, и он взглянул на нее с ненавистью, которая, как известно, является обратной стороной любви.

— Ну, что ж, если вам угодно, чтобы его преосвященство счел вас неграмотной, что, впрочем, так и есть…

В будуаре внезапно воцарилась зловещая тишина.

Никто не удивился бы, если бы Беренгария подошла к нему и ударила по лицу. Меня пробрала мелкая дрожь. Невыносимо смотреть, как твоего идола унижает человек, над которым ты не властна.

Но дело кончилось тем, что в тишине прозвучал голос Беренгарии:

— Мне очень жаль, Блондель. Ты совершенно прав. — И она улыбнулась ему едва заметной холодной, таинственной улыбкой. — Я действительно совсем неграмотная, хотя с твоей стороны говорить об этом дурно.

Пунцовый цвет на его лице сменила страшная бледность, и на одной скуле стала подергиваться кожа. Я вспомнила расхожую поговорку «Ссора обновляет любовь» и о том, с какой новой силой я стала его любить, возненавидев было, когда он бросил в огонь чертеж баллисты. Я прекрасно понимала, что чувствовал в тот момент Блондель, но каким-то неведомым образом он сумел остаться хозяином положения.

— Я не могу отослать письмо в таком виде и перепишу его. Конечно, если вы, ваше высочество, на самом деле уверены в том, что в первоначальном тексте нет ошибки.

Несмотря на официальное «ваше высочество», он говорил так, как муж мог бы говорить с любимой женой, которая чуть глупее обыкновенной дурочки — терпимо и снисходительно.

Разумеется, он простил ее. Беренгария была любимой, а любимым прощается все. Во мне кипела злость. До сих пор я ничего не говорила ей о разговоре с отцом. Вечером — сегодня как раз моя очередь расчесывать ей волосы — я выполню его поручение.

9

Тонкий белый пробор на голове Беренгарии походил на изящный шов, волосы под моими руками были гладкими и тяжелыми, теплыми у корней и холодными на расстоянии от кожи, иссиня-черными как крыло черного дрозда.

Моя единокровная сестра сидела перед серебряным зеркалом, но не смотрела в него. Собственное отражение интересовало ее гораздо меньше, чем любую другую из известных мне женщин.

Когда я произнесу давно подготовленные слова, она разразится слезами. Ну и отлично. Беренгария прекрасна, она законная обожаемая дочь нашего отца, и каждый старается угодить ей. И ее любит Блондель. А она не отпускает его в Апиету. Получалось, что я собираюсь ответить злом на зло, но я малодушно гнала от себя эти мысли — ведь это не моя инициатива, просто отец просил поговорить с нею. Что ж, в конце концов я набрала воздуха, чтобы начать, и тут заговорила она — раздраженно, капризно.

— Анна, что-то ничего не слышно от кардинала Сатурнио. Боюсь, что они с отцом вообще забыли обо мне.

Я стояла молча, а в голове моей вертелись, сплетаясь вместе, два слова: «забыли» и «яма». Они всплыли в моем сознании, обвивая друг друга, как любовники, и тут же порождали своих удивительных отпрысков, которые в тот же момент созревали, готовые вырваться на свободу, как Минерва из головы Любви.

— По-моему, об этом забыла и ты, — с еще большим раздражением продолжила она. — Я имею в виду поручение, с которым Сатурнио отправился в Вестминстер.

— Нет, — ответила я, осторожно выбирая слова. — Я не забыла. Я очень много думала и пришла к заключению…

— …что отец вообще ничего не поручал Сатурнио? Да, я и сама об этом подозревала. Отец никогда не относился к своим делам с достаточной серьезностью…

— Я думала о другом. По-моему, вся эта затея с начала до конца была ошибкой — не следовало никуда посылать кардиналов в пурпурных мантиях, чтобы они стучались в парадные двери и задавали вопросы. Подобные вещи настораживают людей, и если здесь есть какая-то тайна — а это, кажется, именно так, — то, естественно, человек посвященный сделает все, чтобы сохранить ее как можно надежнее. Надо было послать туда скромного, незаметного, не вызывающего подозрений человека, который мог бы постучаться в дверь черного хода и войти в доверие. Предположим, что ты послала бы меня к Алис, сообщив ей, что я лучшая портниха в Европе и могу сшить для нее свадебное платье. Ставлю свой изумруд против старого апостольника за то, что я сразу бы узнала, нужно ли ей свадебное платье, и если нет, то почему.