Разбег - [33]

— Иргизов, это жестоко с твоей стороны! — Лилия Аркадьевна притопнула туфелькой, и лицо ее снова подернулось горькой улыбкой. — Если хочешь знать, то дружба всегда перерастает в любовь.

— Вот не знал, — усмехнулся он. — Странно… У меня получилось наоборот: любовь переросла в дружбу. Вероятно, дружба сильнее любви, — продолжал иронизировать Иргизов. — Любовь сугубо плотское чувство!..

Лилия Аркадьевна всхлипнула, вынула из кармашка платочек.

— Иргизов, — сказала умоляюще. — Все эти шесть лет я жила только одним тобой. Я любовалась тобой, видя, как ты превращаешься из простого деревенского парня в элегантного городского мужчину.

— Я всегда чувствовал, что вы смотрите на меня, как на подопытного кролика, — Иргизов раскатисто захохотал.

— Оставь свою Ручьеву, — попросила она.

— Лилия Аркадьевна, что с вами? Я не узнаю вас. Не унижайтесь, ради бога.

— Оказывается, ты еще циник. — Голос Лилии Аркадьевны дрогнул. — Ну, что ж… — Она грациозно удалилась, подчеркивая каждым движением, как хороша собой.

Дома она расплакалась. Упала на кровать, лицом в подушку и дала волю слезам. Мать подскочила к ней.

— Лили, милая, что с тобой?! А может быть, с отцом? Но он же сам, добровольно, написал товарищу Подельскому о вредительстве на Челекене! Он первым поднял руку на троцкистов! Неужели и его в чем-то заподозрили?

— Отстань, маман. Никто его ни в чем не заподозрил. Это ты во всем виновата. Я давно обо всем забыла, а ты все время напоминаешь: «У Лили есть жених. Ах, Лилечка, не забыла его!»

— Мне все теперь понятно, — сразу успокоившись, сказала Вера Сергеевна. — Ты поссорилась со своим Иргизовым. Сейчас я тебе посоветую…

Лилия Аркадьевна подняла голову с подушки, обвела мать презрительным взглядом:

— Оставь меня. Я не нуждаюсь в твоих «умных» советах.

— Хорошо, хорошо, ради бога. — Мать удалилась в свою комнату.

Лилия Аркадьевна встала с кровати, поправила разлохматившиеся кудри, открыла комод, достала связку писем и села у горящей печки. Вынув из пачки несколько писем, она бросила их в огонь и опять закусила губу; слезы покатились по ее щекам. Старые московские письма когда-то любимого ею человека казались теперь жалкими и ничтожными в сравнении с неразделенной любовью к Иргизову.

— Дура, сама виновата! — выговорила она жестко и бросила несколько писем в огонь.

Думая об Иргизове, Лилия Аркадьевна не сомневалась, что она влюблена. Шесть лет эта любовь разгоралась, посыпая черным пеплом прошлое увлечение белым юнкером, и лишь теперь вспыхнула ярким пламенем.

— Ну, вот и все, — сказала она себе, бросив последние письма в печь, и снова всхлипнула, почувствовав себя вдруг совершенно одинокой и никому не нужной. Чувство это настолько обескуражило ее, что она заметалась по комнате, словно ища что-то дорогое, утерянное ею. Она искала это «утерянное» и нашла вдруг, как только пришла к ней спасительная мысль: «Иргизов — мой. Он меня любит. Он сам этого не знает. Я буду жить только для него, и он поймет».

От этих мыслей ей стало легче. Лилия Аркадьевна сняла с полки «Анну Каренину». Читая когда-то этот роман, она сравнивала себя с Анной, а своего юнкера с Вронским. Но потом это сравнение стало казаться ей пошлостью, и она положила в «Анну Каренину» записки Иргизова. Одну он написал на вечере в ДКА еще в двадцать втором году. Лилия Шнайдер танцевала с кем-то из своих, и вдруг ей подали записку. «Я влюблен в Вас, Лилия Аркадьевна! Как жаль, что не могу танцевать. Иргизов». Тогда она лишь усмехнулась, но потом стала приглядываться к нему, находя его высоким, красивым, но страшно неотесанным. Вторую записку он передал позже, на политзанятиях. «Лилия Аркадьевна, я жду вас сегодня в восемь вечера у велосипедного клуба». Она улыбнулась ему, но на свидание не пришла.

Лилия Аркадьевна вынула из книги записки, перечитала их и прижала к губам.

Вечером она надела самое любимое, коричневое платье, меховую шубку — на дворе уже стояла глубокая осень и с копетдагских гор веяло холодом, — и отправилась к Иргизовым.

Не один раз она бывала у них. Приходила запросто: оглядывала комнаты, вещи, садилась за стол, навязывала свои вкусы, журила Иргизова за невзыскательность к себе, за неприхотливость. Но это было так давно…

Войдя в неосвещенный коридор, Лилия Аркадьевна услышала звуки музыки. Вместе с музыкой из-за двери доносились выкрики Зинки: «С такой высоты?! Обалдеть можно! Нет, ты все-таки молодчина, Сердар!» Лилия Аркадьевна постучала, открыла дверь и столкнулась у порога с Зиной.

— Ой, Лилия Аркадьевна! А я думала…

— Ты думала, что пришла Ручьева? — непринужденно спросила Шнайдер.

— Я думала, они вместе. Понимаете, они пошли в магазин. Простите, я чуть не сбила вас с ног. Проходите, пожалуйста.

Зина стала высокая, стройная. Ростом — в брата, и вообще сходство поразительное. Раньше, когда была девочкой, схожесть не очень бросалась в глаза, а сейчас — прямо слепок с него. Глаза задорные, синие, брови черные, и главное, такая же открытая незащищенность натуры.

— Познакомьтесь, это — Сердар.

Юноша учтиво подал руку. Он чуть выше Зинки. Широкоплечий, в сером коверкотовом костюме, волосы черные, как смоль. Лилия Аркадьевна с интересом оглядывала его, но беспокойство не покидало ее. Вот сейчас войдет с ней Иргизов, и надо постараться быть совершенно хладнокровной.