Разбег - [105]

Ошалевшие от счастья, они вышли из госпиталя, остановили фаэтон и сели, тесно прижавшись друг к другу. Обняв жену, Иргизов другой рукой гладил ее лицо, смотрел в синие, наполненные счастьем глаза и ни о чем не спрашивал. Пока что, кроме того, что он с любимой женщиной, с женой, и что она приехала к нему, — он ни о чем больше не думал. Вспомнил лишь о сыне, и спросил о нем так торопливо, словно поскорее хотел убедиться, что с Сережкой все в порядке, и опять прильнул к жене. Так они, говоря друг другу нежности, и горя от волнения, приехали к дому Зои Ивановны. Извозчик остановился возле трехэтажного, окрашенного в голубоватый цвет здания с множеством «слепых» окон, оклеенных светомаскировочной бумагой. Вход во двор в широкие арочные ворота. Нина, щелкнув ридикюлем, расплатилась с извозчиком, взяла мужа под руку. В подъезде темно. Поднялись на второй этаж, отыскали на двери цифру 7 и фамилию — «Белопольская З. И.» Вошли, оглядывая убранство комнат. Старинный темно-коричневый шкаф, над кушеткой по оклеенной обоями стене фотографии. Во второй комнате — кровать, комод, тумбочка с телефонным аппаратом. Окна заклеены черной копировальной бумагой…

Часы в соседней комнате пробили двенадцать. Кажется, до этого звонил телефон. Или им почудилось? Они лежали, укрывшись простыней и прильнув друг к другу.

— Как тебя ранило, Ваня?

— Мы брали языка, — отозвался он, уткнувшись в копну ее душистых волос. — Подползли к траншее, сняли часового, потом добрались до офицера. Рот зажали сразу, чтобы не кричал, а руки… В общем, успел он садануть меня ножом… Мышцу повредил…

— Ты опять поедешь на фронт?

— Да, конечно, — сказал он уверенно и, как ей показалось, даже радостно, — Морозов — командир мой, здесь, в Москве — ждет не дождется.

Иргизов начал расспрашивать о сыне — до этого он думал о Сережке, и вопрос жены о фронте отвлек его. Нина признательно улыбнулась мужу — ей всегда хотелось, чтобы Иргизов помнил о ней, но еще больше о Сереже.

Встав с кровати, Нина взяла с комода ридикюль, вынула из него вчетверо сложенный тетрадный листок.

— Это тебе от сына, — сказала с некоторой гордостью и села у изголовья. Увидев, как Иргизов изменился в лице, как засияли у него по-отцовски нежно глаза, добавила: — Сережа у нас — стихи сочиняет.

Иргизов прочитал первые строчки, написанные детским неуверенным почерком с улыбкой, но затем обеспокоился. «Я тоже хотел поехать к тебе в Москву, — писал Сережа, — но мама сказала, что в Москве она будет только два или три дня, а потом поедет на фронт давать концерты…» Иргизов, читая дальше, решил, что Нива просто обманула Сережу насчет фронта — солгала ему, чтобы не приставал. Дойдя до его стихов и прочитав первую строфу, он удивленно посмотрел на жену:

— А ведь он сочинил после того, как получил мое письмо. Я как раз писал о зиме… И вообще, откуда у него поэтический дар…

— О боже! Будешь теперь выяснять — откуда? Твое наследство… И мое, — прибавила тише. — Все-таки я — актриса. Давай, прочитаю вслух.

Нина взяла Сережино письмо и старательно прочла:

Мне мой отец прислал письмо -

Прислал издалека.

Он пишет: «Мы сейчас в бою,

И победив врага.

Мы поутру всегда встаем -

Команда нам слышна.

И в наступление идем -

Зима нам не страшна.

С земли фашистов мы сметем -

«Наш лозунг боевой:

Вперед, за Родину — вперед,

За вольный край родной!»

— Здорово! — восхитился Иргизов. — А ну-ка, дай…

— Не плохо, правда ведь — для пятиклассника! — воскликнула она.

— И откуда это у него?! — вновь с удивлением выговорил Иргизов. — В роду у нас сроду не было поэтов. Наверное, по твоей линии. Впрочем, театр — та же самая поэзия. Фантазии у Сережки — хоть отбавляй. Хорошие стихи. Но только ты зря его обманула. Не надо было его обманывать, что едешь на фронт.

— Ванечка, родной мой! — Нина как-то беспокойно засмеялась и склонилась над ним, закрыв лицо волной волос. — Но я же, действительно, еду на фронт, с концертной бригадой. Это был единственный шанс встретиться с тобой. Когда я узнала, что бригада задержится на три дня в Москве — я покой потеряла. Сначала я даже мысли не допускала о поездке. Васильев мне сказал: «Неплохо бы вам, Нина Михайловна, тоже побывать на передовой, у бойцов». Я ему ответила: «Поехала бы, но с кем я оставлю сына?!» А когда узнала, что ехать через Москву и даже можно немного погостить в столице, я опять — к режиссеру. «Павел Петрович, я оставлю сына у родственников — пошлите меня с бригадой! У меня единственная возможность встретиться с мужем: он в Москве, в госпитале!»

— Слушай, — сказал он спокойно и твердо, — а ты не могла бы отставить свою поездку? По-моему, ты не представляешь всей опасности.

— Представляю, Ваня, все я представляю, — быстро заговорила она. — Но не я первая из актрис еду туда. Многие выезжают… И я давно бы выехала, если б не Сережа. Прошлой осенью наши выезжали на Северо-Кавказский фронт — я осталась: Зину не могла уговорить, чтобы на время взяла к себе Сережу. А на этот раз убедила ее: «Глупенькая, — говорю ей, — ведь не только на фронт, но и к Ване, к брату твоему еду… Ты — женщина! Неужели не можешь понять?» Согласилась, наконец-то… Ну и дремучая же она. Как замуж вышла — сразу изменилась. Меня все время подозревает во всех грехах. С месяц назад выступали мы в госпитале, где она работает. Между прочим, жена Ратха, Тамара Яновна тоже с ней — только врачом. Ну, вот… Представил мне слово конферансье, вышла я на сцену. Небольшая такая клубная сцена. Раненых человек двести — много в общем-то. А я как раз от тебя письмо получила, отсюда, из госпиталя. Помнишь, ты мне в письме написал, что вспоминаешь все время день, когда я в театре читала Блока? Мне так радостно было от письма, и от того, что ты помнишь даже то, о чем я давно запамятовала. Я прочла перед ранеными строки твоего письма и стихи «На поле Куликовом» Блока… Приняли меня с восторгом. И аплодировали ужасно. Но я думаю — не столько стихам, сколько моему откровению, что люблю тебя, жду и помню каждую минуту… И вот представь себе… Выхожу из госпиталя. Раненые меня проводили до тротуара. Я попрощалась с ними — и тут Зина. Подходит, подает руку и — сразу: «Что это ты перед ними бисером рассыпаешься? Зачем ты Ванино письмо зачитала? Думаешь, не знаю — как ты любишь его! Да если бы ты любила его, то по госпиталям бы не ездила, не строила бы глазки всем подряд! Сережку совсем забыла… Учиться плохо стал… В карты на мусорке с пацанами играет… Хлебную карточку проиграл, а теперь чем его кормить?» Права, конечно: за Сережей, с моей работой, мне уследить трудно… Но ведь я — актриса, и должна бывать на концертах. Да и как же иначе… Она тебе, наверное, жаловалась на меня?