Раз — попаданец, два — мерзавец - [10]

Вырникуш осмотрел штаны, по-хозяйски встряхнул их и сказал:

— А пан Смилянич с вами так хорош, может, он что придумает? Через неделю пришлют ему деньги, тогда попросите у него и новый костюм сошьёте.

Сказал он это так уверенно, что я покраснел до ушей. Вырникуш уехал, а я все не мог успокоиться. Паразит я, стало быть, и нахлебник, а не важный князь. Грустно…

Походил по комнатам, вынес в коридор частично наполненный горшок, чтоб не вонял, сел на огромную кровать и призадумался.

Верно, да, сижу я у Юрия на шее, и даже мысли об этом до сих пор у меня не появлялось. Как-то само собой все произошло. То я был уверен, что кино снимается, то от Анны Клинги голову потерял.

Но все больше убеждаюсь: не шутил солидный мужчина Аркадий Матвеевич, я действительно послан подкорректировать деятельность баб-императриц. Хотя я совершенно не понимаю, как же я могу с тогдашними людьми так свободно говорить. Хоть в истории я ни в зуб ногой, но все же знаю, что тогда говорили и писали по-другому. Ладно, предположим, меня как-нибудь хитро подготовили. Но кроме старой коняги ничего своего у меня нет, даже деньги как-то быстро разошлись.

И тогда ситуация вырисовывается нешуточная: за выполнение задания я получу большие деньги, но сейчас у меня нет даже на хлеб. Если бы не Смилянич, не знаю, что я бы делал. Та сумма, что князь Дмитрий Прозоровский выручил за остатки батюшкиного имения, оказалась недостаточной для появления в столице, где велась совсем другая жизнь и требовалась другая экипировка. А Юрий тоже, судя по всему, не был богачом, к тому же я непонятно почему начал опасаться этого человека. Он за просто так и здорово живешь привез меня в Петербург, взял в денежное дело, познакомил со своей родственницей, красавицей Анной…

Ах, Анна, Анна!

Но все-таки, отчего это у Юрия такое расположение ко мне вдруг открылось? Оно вроде и хорошо, что открылось, сам я даже не дотащился бы до Петербурга. Нищий и беспомощный ты, князь Дмитрий, разве не так? Вдруг до слёз стало жаль себя. Лучше умереть, чем не попасть на очередной бал! Но этот прилив слёз сейчас же пропал. Его сменила бешеная улыбка: достану документы у курьера, стану гвардейцем!

И тут мои кисло-сладкие размышления прервались странными звуками, которые меня сначала немного испугали. Где-то очень близко кто-то плакал, по-детски всхлипывая.

Я почему-то был уверен, что в этом крыле никто, кроме нас с ключницей и девчонкой-служанкой, не проживает. Они мне показались не склонными к распусканию нюней. И тут — на тебе. Честно говоря, я невольно подумал о привидениях. Дом был большой, мрачный, даже снаружи производил неприятное впечатление. Если бы мне было где жить в этой старинной столице, я бы сюда и носа не сунул.

Выглянул в коридор — звуки плача стали громче. Какое, к черту, привидение? Наверняка у этого гуляки-поручика есть семья, и его маленькая дочь плачет от страха в своей мрачной комнате.

Я пошел на звуки и сказал:

— Эй, кто тут?

Плач стих, слышались только сморкания и тихая икота.

— С тобой все в порядке? — спросил я.

— Да, — ответил мальчишеский голосок.

Понятно, в эту часть мрачного здания забрел маленький сынишка поручика.

— Ну и хорошо, — сказал я. — Не плачь, я сейчас.

И вошел в комнату, из которой слышались всхлипы.

— Ничего я не плачу. А если и плачу, то вам какое дело?

Я в очередной раз чуть не раззявил рот. Потому что это был совсем не маленький сынишка, а совсем даже взрослая девушка. Рыженькая, с белесыми бровями и ресницами, с веснушками так густо покрывавшими ее личико, что они казались выпуклыми, словно гречневая крупа. Унылая была малышка… вернее, не совсем уж малышка, потому как всего на полголовы меня ниже. А платьице на ней было тускло-серое с заплатками на локтях. Служанка? Вполне может быть, а от мрачного дома и неприветливой ключницы заплачешь.

— Да мне вроде как и не дело, — сказал я, — только ты, наверное, боишься темноты?

Она рассмеялась:

— Как такое вам в голову пришло?

Отвечала мне гордо, приподняв остренький подбородок, и я вдруг подумал, что это не служанка, а какая-нибудь родственница поручика или родственница его знакомых, которую он, как меня, согласился поселить у себя.

— Извините, — сказал я, — вы плакали так грустно, вот я и пришел.

Она посмотрела на меня и вдруг кивнула, а слезы так и брызнули из синих глаз:

— Почему я не могу плакать? Разве это запрещено?

— Нет, — сказал я, — не запрещено. Но, может, я вам помогу и…

Она коротко рассмеялась:

— Да чем же вы мне поможете, если вы вроде меня?

— Вроде вас? — растерялся я.

— Так ведь тетка Маланья мне рассказала, что вы приехали из глухой деревни, что отец ваш помер, все его знакомые в опале, и вас тут никто не знает.

Я ощутил горячее желание придушить тетку Маланью и вырвать ее злой язык.

— Не сердитесь, — сказала девушка, — она добрая женщина. Если бы не она, вы бы спали на сырой постели и голодный. В этом гадком городе прислуга добрее господ — вот вам крест!

Раз она так хорошо знала все обо мне и Петербурге, я без церемоний принялся ее расспрашивать. Во-первых, мне все равно нечего было делать, во-вторых, полезно было завести в «этом гадком городе» знакомство с такой информированной и разговорчивой личностью.