Райская птичка - [3]

Когда Элис была помладше, отец смастерил примитивную маску из озерной травы и хвои, налепленной на кусок гнилой осиновой коры, которую ствол сбросил с себя, как старую кожу. Он примотал ее к носу их каноэ тяжелым желтым тросом и объяснил Элис, что их древние голландские предки верили, будто в носовых фигурах кораблей живут водяные духи, оберегающие судна и моряков от всевозможных напастей: штормов, узких и опасных каналов, лихорадки и невезения. Он называл их kaboutermannekes. Если корабль садился на мель или, того хуже, тонул, kaboutermannekes показывали душам мореходов дорогу к Земле мертвых. Без их помощи души несчастных обрекались на вечные скитания в море.

По Натали, застывшей тогда на скалистом берегу, нельзя было сказать, что она хоть одного из них от чего-нибудь защитит.

В то первое утро Элис долго валялась на пристани, слушая, как родители забрасывают друг друга идеями, на что бы такое потратить день, но при этом не встают с шезлонгов, а только переваливаются с боку на бок. Их кожа белела разводами от лосьона для загара, глаза были скрыты за темными очками, а переплетенные пальцы размыкались только тогда, когда приходила пора поменяться страницами газеты или сделать глоточек «Кровавой Мэри». Когда на пристани внезапно появилась и утробно зарычала собака, мать Элис встревоженно подобрала ноги. Из глубины леса послышался резкий, требовательный голос:

– Нила! Нила, ко мне, сейчас же! Она безобидная, просто страдает комплексом маленькой собаки, – добавил Томас.

Элис подмывало ответить: «Ты не такой, как я думала», но она прикусила язык.

Крепко зажав книгу в руке, она остановилась у черного хода в коттедж Томаса и глубоко вдохнула, стряхивая с ног следы леса: каплю смолы, мелкую пыль сухих листьев, лимонный отпечаток мха. Нет, она не впервые шла к нему в гости, но родители всегда знали, где она, махали и кричали ей вслед: «Не докучай и не сиди слишком долго». В этот миг она понимала, каково это – быть Натали: знать, чего делать не следует, и все равно это делать.

Краска на двери, кое-где грязно-коричневая, кое-где серая, вся была покрыта трещинами и волдырями, точно шкура крокодила. Она хлопьями опадала на землю, стоило провести по ней ладонью. Элис подвернула правый рукав рубашки, чтобы скрыть мокрый манжет, которым она бултыхала в озере, пока читала. Влажная ткань холодила кусочек кожи, но все тело пекло огнем, подергивало и покалывало. Элис раскачивалась на пятках, прижимая книгу к груди. Когда она коснулась дверной ручки, горячей от солнца, глядевшего сквозь сосны, та показалась ей электрической. Элис не убирала руки, позволяя горячей поверхности жечь ей ладонь.

Над озером поднялся ветерок, донесший до нее эхо голосов чаек и едкий запах черноспинок, гниющих на берегу после вчерашнего шторма. Элис подняла глаза и сквозь лабиринт сосновых веток посмотрела в умытое небо. У нее закружилась голова, и она крепче зажала в ладони дверную ручку.

«Приходите, всегда буду рад вам», – сказал он. Когда прозвучало это приглашение, мать Элис неуверенно кивнула, поглядывая на собаку Байбера, которая фыркала и скребла коготками деревянные планки. Отец выбрался из повидавшего виды адирондака[4], заставив пристань слегка качнуться под ним. С этим неожиданным движением что-то изменилось, и Элис ощутила, что они вдруг стали другими людьми, не теми, кем были всего несколько мгновений назад.

– Фелисити Кесслер, – сказала мать, протягивая руку. – Это мой муж, Нильс. Мы каждый август арендуем коттедж Рестонов. Вы должны знать Мирну, миссис Рестон.

– Родители нечасто меня выпускают, – он подмигнул Фелисити, и Элис с ужасом заметила, как покраснели щеки ее матери. – Имя Мирны – миссис Рестон – мелькало в разговоре, но я еще не имел удовольствия познакомиться.

– В этом отношении вам повезло, – брякнул отец.

– Нильс!

– Шучу, конечно. Моя жена подтвердит вам, мистер Байбер, что водить знакомство с таким… хорошо информированным человеком может быть полезным.

– Пожалуйста, я отзываюсь только на имя Томас.

На нем были темный свитер с рукавами, расходящимися у запястий, белая рубашка с пуговицами на воротнике и перепачканные краской брюки цвета хаки. В одной руке он держал плетеную корзину, доверху заполненную виноградом.

– Возьмите, – сказал он, вручая корзину Нильсу. – У нас его море. Позволять этим ягодам пропадать, когда они такие спелые, – настоящее преступление.

Не получив ответа, Томас продолжил гнуть свою линию. Настороженный взгляд Нильса Кесслера, похоже, не смутил его или вовсе остался незамеченным.

– Считайте это знаком примирения. Извинением за Нилу. У нас с ней много общего. Если верить моей матери, главное наше сходство в том, что мы совершенно не поддаемся дрессировке.

Тогда-то он и понравился Элис. А вплоть до этого момента она считала просто странным этого молодого человека в заляпанной краской одежде, с растрепанными волосами и глазами такого же серого цвета, каким рано утром бывает озеро. Чересчур уверенного в себе и чересчур высокого. И потом, Томас разглядывал их – хотя мать всегда повторяла Элис, что этого делать нельзя. Тем не менее он стоял и разглядывал их, вполне осознанно и не пытаясь этого скрыть, как будто мог пронзать взглядом их телесные оболочки и проникать туда, где они прятали свои слабости.