Раяд - [18]
Чувствуя Костино раздражение и нервозность, Лена решила воздержаться от расспросов, хотя ей было ужасно любопытно, что, собственно, означает жест водителя и особенно загадочная игра слов «такой – не такой».
Костя действительно начал нервничать – еще не хватало тут застрять. Он бы поехал на своей машине, но не хотелось привлекать излишнее внимание – надо было бы сначала проверить, что там за район – машина-то не казенная.
Водитель «девятки», которая притормозила следующей, был сговорчивей. Возможно, потому что был вполне славянской, можно даже сказать вопиюще славянской, внешности: курносое лицо, светлые волосы, большие глаза.
– Навестить, что ли, кого едете? – спросил он, едва они тронулись с места.
– Да нет, снимаю жилье там, – осторожно откликнулся Костя. – Старая квартира дороговата.
Соврав, Костя повернулся к Лене и на всякий случай заговорщически ей подмигнул. Лена уловила игру и попыталась подмигнуть в ответ, но у нее это вышло неуклюже и смешно.
Бросив короткий взгляд через зеркало заднего вида на вещи пассажиров, водитель хмыкнул и недоверчиво мотнул головой.
– Че-то вещей маловато для переезда.
– А мы уже основное перевезли, – уверенно ответил Костя.
– А-а… – мотнул головой водитель. – Ну, в общем, выбор неплохой.
– В смысле? – не понял Костя.
– О месте.
– Каком?
– Ну каком, каком! Куда переезжать собрались.
Возникший невесть откуда светофор, словно наслаждаясь властью над жалкими четырехколесными насекомыми, резко сменил зеленый на красный, и водитель, чертыхнувшись, вдавил педаль тормоза. После чего закурил, выставив локоть в открытое окно. Слегка наклонил голову набок и посмотрел на шофера притормозившей по соседству белой «волги» с помятым крылом. За рулем сидел классический южанин. Его лицо не выражало ничего, кроме скуки. Словно почувствовав на себе взгляд, он повернулся и вызывающе посмотрел на водителя «девятки».
Тот равнодушно стряхнул пепел на улицу и продолжил:
– У меня там теща живет. Мы с женой к ней время от времени заезжаем. Чисто там, спокойно, и рож вот этих черных нет.
И в качестве комментария неожиданно показал смуглому шоферу «волги» язык.
Тот выдержал этот жест с хладнокровием римского патриция, а затем невозмутимо перевел глаза на дорогу.
Светофор в этот момент наконец разродился зеленым, и «волга» с нечеловеческим визгом рванула с места, с ходу меняя левый ряд на правый, блокируя тем самым дорогу «девятке». Теперь надо было либо пытаться вписаться в сплошной ряд проезжающих слева машин, либо ехать за проклятой «волгой», которая начала преднамеренно тащиться, как катафалк.
– Во! Видали? – закричал водитель «девятки», отчаянно давя ладонью на гудок, чтобы заставить «волгу» двигаться быстрее. – Уроды черномазые. Только и ждут, как бы тебе в жопу без мыла вставить!
– Ну, ты со словами-то поаккуратней, – одернул его Костя, покосившись на Лену, которая, впрочем, не очень следила за происходящим и занималась каким-то своим невнятным рукоделием.
– Ай, – с досадой отмахнулся водитель.
– Значит, говоришь, там чисто и спокойно?
– В смысле?
– Ну в районе, где теща твоя.
– Ну да, – буркнул водитель, с трудом выруливая на левую полосу и вдавливая педаль газа в пол.
– А говорят, там убийство было.
– Да ерунда, – поморщился водитель. – Порезали какого-то хачика. Правильно сделали. Воздух чище стал.
Костя больше ни о чем спрашивать не стал – прислонился виском к окну и принялся рассматривать пролетающие мимо дома и улицы. Постепенно глаза устали, и пейзаж превратился в размытое импрессионистское полотно: дома, улицы, повороты, светофоры, люди, дома, улицы, повороты, люди.
– Почти приехали, вон за тем домом и начинается, – неожиданно нарушил молчание водитель, и Костя резко отдернул голову от стекла, поняв, что, кажется, умудрился задремать.
– Здесь притормози, – сказал он, глянув на Лену и протерев слипшиеся глаза.
– Зачем? – удивился шофер. – Мы ж еще не приехали.
– Так надо, спасибо.
Лена, услышав знакомую фразу, оторвалась от своих дел, а шофер, недоуменно пожав плечами, притормозил у тротуара.
Расплатившись заранее приготовленными купюрами, Костя вылез из машины, вытаскивая за собой сначала сумку, а затем отчаянно карабкающуюся наружу Лену.
– Мы уже приехали, пап? – спросила она, оказавшись на земле и просовывая руки в лямки рюкзачка.
– Почти, – сказал Костя и перекинул сумку через плечо – та с глухим шлепком стукнулась об спину. Затем подмигнул Лене и шутливо-услужливо выставив в ее сторону локоть: – Я хочу с вами немного прогуляться, мадемуазель. Вы не против?
«Мадемуазель» засмеялась. Именно таким она любила папу больше всего. Правда, под руку брать не стала – локоть был слишком высоко, взяла просто за руку.
Они шли по улице, разглядывая дома и витрины магазинов. Улица производила унылое впечатление: асфальт был усыпан окурками и обрывками газет, урны у фонарных столбов и подъездов давились горами сваленного в них мусора, витрины магазинов, матовые от пыли и грязных разводов, словно мстя за невнимание к себе, отказывались отражать в мутных стеклах окружающую реальность. Людей, несмотря на дневное время, было мало. Через сотню метров прямо напротив подъезда очередной хрущевки показался киоск с шаурмой, и Костя вспомнил, что с утра ничего не ел. Внутри киоска темноволосый продавец с безразличным видом крутил вертел, на котором спрессованным чучелом висело мясо.
Света, любимая девушка, укатила в Сочи, а у них на журфаке еще не окончилась сессия.Гриша брел по Москве, направился было в Иностранную библиотеку, но передумал и перешел дорогу к «Иллюзиону». В кинотеатре было непривычно пусто, разомлевшая от жары кассирша продала билет и указала на какую-то дверь. Он шагнул в темный коридор, долго блуждал по подземным лабиринтам, пока не попал в ярко освещенное многолюдное фойе. И вдруг он заметил: что-то здесь не то, и люди несколько не те… Какая-то невидимая машина времени перенесла его… в 75-й год.Все три повести, входящие в эту книгу, объединяет одно: они о времени и человеке в нем, о свободе и несвободе.
Герой романа «ВИТЧ» журналист Максим Терещенко в конце девяностых возвращается в Россию после эмиграции и пытается «ухватить» изменчивую реальность современной России. Неожиданно ему поступает «заказ» — написать книгу о малоизвестных писателях-диссидентах семидесятых. Воодушевленный возможностью рассказать о забытых ныне друзьях, герой рьяно берется за дело. Но… все персонажи его будущей книги таинственно исчезли, словно и не существовали вовсе. Поиски их приводят к неожиданному результату…
Всеволод Бенигсен родился в Москве в 1973 году. Некоторое время жил в США и Германии. В 1996 году закончил сценарно-киноведческий факультет ВГИКа. Автор нескольких пьес и сценариев. В 2009 году его роман "ГенАцид" ("Знамя" № 7, изд-во "Время") вошел в длинные списки крупных литературных премий и был удостоен премии журнала "Знамя".
«Уважаемые россияне, вчера мною, Президентом Российской Федерации, был подписан указ за номером № 1458 о мерах по обеспечению безопасности российского литературного наследия…» Так в нашу жизнь вошел «ГЕНАЦИД» — Государственная Единая Национальная Идея. Каждому жителю деревни Большие Ущеры была выделена часть национального литературного наследия для заучивания наизусть и последующей передачи по наследству… Лихо задуманный и закрученный сюжет, гомерически смешные сцены и диалоги, парадоксальная развязка — все это вызвало острый интерес к повести Всеволода Бенигсена: выдвижение на премию «Национальный бестселлер» еще в рукописи, журнальная, вне всяких очередей, публикация, подготовка спектакля в одном из ведущих московских театров, выход книжки к Новому году.«Новый год, кстати, в тот раз (единственный в истории деревни) не отмечали»…
Всеволод Бенигсен ярко дебютировал романом «ГенАцид» (премия журнала «Знамя», лонг-лист премии «БОЛЬШАЯ КНИГА»). Следующие книги — «Раяд» и «ВИТЧ» подтвердили первое впечатление: этот молодой автор мастерски придумывает истории, в которых социальная фантастика тесно соседствует с «психологией», и для него не существует табу, особенно когда речь идет о советских мифологемах. Его предшественниками называют Войновича, Искандера, Юза Алешковского.Короткая проза Всеволода Бенигсена замешана на гротеске. Черный юмор a la Мамлеев соседствует с просто смешными рассказами.
21 июня 1941 года. Cоветский кинорежиссер Фролов отправляется в глухой пограничный район Белоруссии снимать очередную агитку об образцовом колхозе. Он и не догадывается, что спустя сутки все круто изменится и он будет волею судьбы метаться между тупыми законами фашистской и советской диктатур, самоуправством партизан, косностью крестьян и беспределом уголовников. Смерть будет ходить за ним по пятам, а он будет убегать от нее, увязая все глубже в липком абсурде войны с ее бессмысленными жертвами, выдуманными героическими боями, арестами и допросами… А чего стоит переправа незадачливого режиссера через неведомую реку в гробу, да еще в сопровождении гигантской деревянной статуи Сталина? Но этот хаос лишь немного притупит боль от чувства одиночества и невозможности реализовать свой творческий дар в условиях, когда от художника требуется не самостийность, а умение угождать: режиму, народу, не все ль равно?
После нескольких волн эпидемий, экономических кризисов, голодных бунтов, войн, развалов когда-то могучих государств уцелели самые стойкие – те, в чьей коллективной памяти ещё звучит скрежет разбитых танковых гусениц…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Человек — верхушка пищевой цепи, венец эволюции. Мы совершенны. Мы создаем жизнь из ничего, мы убиваем за мгновение. У нас больше нет соперников на планете земля, нет естественных врагов. Лишь они — наши хозяева знают, что все не так. Они — Чувства.
«Каждый день по всему миру тысячи совершенно здоровых мужчин и женщин кончают жизнь самоубийством… А имплантированные в них байфоны, так умело считывающие и регулирующие все показатели организма, ничего не могут с этим поделать».
«Сначала исчезли пчёлы» — антиутопия, погружающая читателя в, по мнению автора, весьма вероятное недалёкое будущее нашего мира, увязшего в экологическом и, как следствие, продовольственном кризисе. В будущее, где транснациональные корпорации открыто слились с национальными правительствами, а голод стал лучшим регулятором поведенческих моделей, а значит и всей человеческой жизни. Почти всё население сосредоточено в мегаполисах, покинув один из которых, герои открывают для себя совершенно новый мир, живущий по своим, зачастую гораздо более справедливым правилам, чем современное цивилизованное общество. 18+.
Три сестры на изолированном острове. Их отец Кинг огородил колючей проволокой для них и жены территорию, расставил буйки, дав четкий сигнал: «Не входить». Здесь женщины защищены от хаоса и насилия, идущего от мужчин с большой земли. Здесь женщины должны лечиться водой, чтобы обезопасить себя от токсинов разлагающегося мира. Когда Кинг внезапно исчезает, на остров прибывают двое мужчин и мальчик. Выстоят ли женщины против них?
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)