Стоял промозглый январь 1953 года. Писатель Левенбук поднял воротник драпового пальто, вышел из подъезда и направился к продуктовому магазину на углу. Ветер был несильный, но после пяти лет на Колыме Левенбук постоянно мерз и зиму переносил плохо. Проходя мимо газетного киоска, Левенбук притормозил. Затем, не вынимая рук из карманов, отточенными движениями пальцев отсчитал ровно двадцать копеек и протянул их киоскеру.
— «Правду», будьте любезны.
Киоскер протянул ему свежий номер «Правды». Но на улице Левенбук читать газету не стал — добежал сначала до магазина. Там, стоя в очереди к прилавку, он развернул шершавую газетную бумагу и заскользил глазами по заголовкам, но ничего интересного не обнаружил — «Трудовые успехи тракторостроителей», «Переустройство оросительных систем», «Текстильная промышленность Китая». Потом от нечего делать стал читать передовицу: «Внутрипартийная демократия есть не только боевитость, помноженная на идейность, но и своевременное распознавание как правого уклонизма с левым оппортунизмом, умело прячущих свои мелкобуржуазные интересы за маской коллективизма, так и комчванства, прикрывающегося коммунистическим декретированием и премированным ударничеством, что позволяет нам бороться с любыми формами примиренчества, отщепенчества и пораженчества».
Ничего не поняв, Левенбук убрал газету обратно в карман и стал терпеливо ждать своей очереди.
Сталин обвел цепким взглядом присутствующих и стал неторопливо приминать большим пальцем табак в трубке. При этом он исподлобья продолжал поглядывать на лица членов Президиума.
— Ну, что… товарищи? — сказал он после долгой паузы, пососав мундштук. — Я думаю… пора перейти к заключительной части нашего затянувшегося совещания. А именно к вопросу о космополитизме.
И, прищурившись, посмотрел на Маленкова, как бы предоставляя ему слово. Уловив этот взгляд, остальные, а именно: Берия, Булганин, Хрущев, Ворошилов, Каганович, а также новые члены Бюро Президиума ЦК КПСС Сабуров и Первухин, — тоже уставились на Маленкова. Даже стенографистка, сидевшая в углу, повернула голову в его сторону. Маленков, конечно, тут же попытался встать, но Сталин неожиданно махнул рукой, перебив это несостоявшееся телодвижение:
— Пока товарищ Маленков думает, начну я.
Маленков замер, оказавшись в крайне неудобном положении недовставшего-недосевшего. Что-то вроде застрявшего между этажами лифта. В итоге решил остаться стоять на полусогнутых. Сталин, однако, как будто нарочно проигнорировал эту мучительную позу Маленкова. Он снова пососал мундштук, а затем принялся ходить взад-вперед по кабинету.
— Я би хотэл обсудить вопрос расплодившегося в нашэм искусстве и нашэй науке космополитизма. Или, как называет это явление товарищ Маленков, безродный космополитизм. Вопрос актуальный… — Тут Сталин замер, выдержал паузу и, взмахнув вынутой изо рта трубкой, закончил:
— И живо трепещущий.
Это прилагательное он произнес с небольшой паузой посередине, то есть раздельно, как «живо» и «трепещущий». Этим он, видимо, подчеркивал тот факт, что безродные космополиты еще живы, но уже трепещут.
Тут Сталин возобновил свое движение, но молча, как будто потеряв нить рассуждения. В наступившей тишине раздавалось только мерное поскрипывание его кожаных сапог. Паузу пережидали кто как. Берия протер пенсне и уставился на упругие ляжки стенографистки. Хрущев промокнул носовым платком выступившую на лысине испарину. Ворошилов вперился взглядом в стену и сидел не шелохнувшись. Мучительнее всех переживал неожиданную задержку Маленков, который до сих пор стоял на полусогнутых ногах, словно человек, схваченный внезапным расстройством желудка, но превращенный жестоким богом в соляной столб. Лицо его побагровело, а ноги начала сводить судорога. То, что Сталин потерял мысль, никого уже не удивляло. Вождь был стар и болен и, несмотря на редкие вспышки энтузиазма, быстро уставал и все тяжелее переносил длинные совещания. Даже традиционный многочасовой «Отчетный доклад» на прошлом XIX съезде ВКП(б) — КПСС впервые прочитал не он, а Маленков. Вполне возможно, что несуразная и болезненная поза, в которой теперь оказался последний, была некоей проверкой со стороны жестокосердного Сталина — мол, а как насчет еще постоять? Маленков это чувствовал и держался. Однако пауза затянулась, силы были на исходе, и сведенные мышцы заставили Маленкова невольно застонать, вцепившись побелевшими пальцами в край стола. Стенографистка, уловив невнятные колебания воздуха, занесла пальцы над машинкой, но застыла, пытаясь понять, нужно ли заносить этот стон в стенограмму, и если да, то в каком виде — «а-а-а», «м-м-м» или, может, в виде ремарки «товарищ Маленков стонет». Но тут Сталин как будто очнулся и повернул голову.
— Товарищ Маленков хочэт что-то добавить?
Просияв от радости, Маленков мгновенно распрямился.
— Товарищ Сталин! У меня имеется несколько проектов решения вопроса о безродных космополитах. Надо заметить, что…
— Нэ понимаю, — искренне удивился Сталин, не дослушав. Потом сделал пару скрипучих шагов по натертому паркету и пожал плечами:
— Почэму товарища Маленкова не интересует мнение товарища Сталина или мнение других членов президиума по этому вопросу? Видимо, товарищ Маленков уже все знает и все решил без нас. А может, товарищ Маленков — английский шпион?
