Рай для спасенных - [16]

Рей с Гастоном еще ничего не успели сделать. Гастон только садился в пилотское кресло, а Рей возился у пульта внутренней связи. Увидев меня, Гастон замер, а Рей выпрямился и отпрянул к стене.

— Стой! — рявкнул я, выскакивая на середину рубки. — Гастон! Втяни конечности! Рей! От пульта — живо!

Я чувствовал, как колотит меня мелкая нервная дрожь, возникающая всякий раз при встрече с чем-нибудь невообразимо мерзким и опасным.

— Ты чего, Серхито? — попытался удивиться Рей. — Объясни нам толком, что случилось?

Пытаясь совладать с собой, я изо всех сил сжал челюсти. Десять лет Дальний космос воспитывал меня, и мне казалось, что нет таких ситуаций, в которых я мог бы потерять голову. Теперь же, когда передо мной стояли люди, бывшие моими друзьями и пытавшиеся убить меня, внутри у меня все дрожало, и больше всего на свете я боялся непроизвольно нажать курок. Видимо, Гастон почувствовал мое состояние, потому что послушно вылез из кресла и отошел к Рею.

— Прекрати, — сказал он Рею, не поворачивая голову. — Будь мужчиной. Ну что, — обратился он ко мне, — как же ты собираешься поступить с нами?

До этого я не думал, что делать с ними дальше, Однако ответ нашел быстро.

— Запру в виварии, — ответил я. — Там сейчас пусто. А на базе сдам Командору.

— На базе? — переспросил Гастон. — Командору? — и громко рассмеялся.

Нервы мои были напряжены до предела. Я ненавидел Рея с Гастоном так, что у меня сжимались кулаки, когда я встречался с одним из них глазами, Ненависть буквально переполняла меня. За все, что они совершили, они несомненно заслуживали пожизненного отторжения. Однако никто, кроме суда, не мог вынести им приговор, и не мне было решать, на какой планете оставить их гнить до конца отпущенных им дней.

— Какая база? — повторил Гастон, отсмеявшись. — Тебе же одному не вывести корабль. Ты надеешься на Мастера? Да пока ты будешь его искать, он уже сгорит. Упадет на солнце.

— Я успею, — сказал я. — Спиральный драйв…

— Не смеши меня, — сказал Гастон. — Я ведь не назову тебе квадрат передачи, и спираль твоя будет слишком большой. Ты не найдешь Мастера. И вынужден будешь обратиться к нам за помощью. Но условия тогда будем диктовать уже мы. Давай лучше договоримся сейчас, пока нам всем есть что терять.

Кровь бросилась мне в лицо. Я облизал губы.

— Договоримся? — услышал я свой деревянный голос. — О чем?

— Мы вместе честно ищем Мастера. И в любом случае возвращаемся на базу. Но ты никогда и никому не рассказываешь о том, что здесь произошло.

Я сжал бластер так, что ребристый задник рукоятки больно впился в ладонь. Ситуация, в которой я оказался, не могла мне привидеться даже в кошмарном сне. Когда-то это называлось сделкой с совестью. Я должен был забыть о совершенном преступлении, о желании бросить Мастера с Ольгой и о попытке уничтожить меня. И Кен, раздавленный дверью Кен, тоже должен был уйти в белесое небытие неотмщенным и преданным, погибнув, по сути дела, ни за что.

Дикая, слепая ярость скрутила мне скулы, сузила по-звериному зрачки. Я все еще сдерживался, но понимал, что надолго меня не хватит. В эти мгновения я совсем не ощущал своего тела. Только свело мышцы спины и плеч, и голос внезапно сел.

— И ты, — хрипло сказал я, — готов поверить мне на слово?

— Конечно, — кивнул Гастон. — Я тебя хорошо знаю. Если ты дашь слово, этого будет достаточно. Не беспокойся, Серхито, никто ни о чем не догадается. Я все продумал. Дверь рубки мы починим. И запас кислорода в танках можно восстановить. Единственная трудность — это уничтоженный арсенал. Но я нашел выход. Мы скажем, что Кен от пережитого сошел с ума…

Я вдруг почувствовал, что не могу смотреть на него. Что-то произошло, и мир, в котором летел наш рейдер, разрушился, сузившись до размеров крохотной, меньше боксерского ринга, площадки. Здесь уже не действовали привычные законы, и не было ни прошлого, ни будущего. А само настоящее растянулось в невообразимо длинные секунды, отмеряемые оглушительным гонгом звенящей в ушах крови.

Я хотел сказать Гастону, что он мерзавец, и повести его вместе с Реем вниз. Но понял, что не в состоянии даже тронуться с места. С трудом удерживаемое мной равновесие нарушилось, и теперь из-под тонкой коры цивилизованности лезла, булькая пузырями, кровавая магма безумного первобытного аффекта.

— Кен? — переспросил я, все еще не веря в услышанное. — Ты хочешь сказать, что это сделал Кен?

— Конечно, — сказал Гастон, слегка наклоняясь вперед, и последнее, что отпечаталось, словно стоп-кадр, в моем зрачке и чего я, вероятно, не забуду никогда в жизни, это спокойное лицо Гастона, кивающего мне и даже как будто собирающегося сделать шаг навстречу.

Моя рука непроизвольно сжалась и указательный палец вдавил сухо щелкнувшую кнопку в рукоять.

— Кен? — снова сказал я, с наслаждением глядя, как отваливается у Гастона челюсть и обеими руками он хватается за черное пятно на комбинезоне. — Ты сказал: Кен?!!

Я чувствовал, себя так, будто что-то лопнуло у меня внутри и вся накопившаяся ярость, вся боль и вся ненависть хлынули теперь наружу, разряжаясь миллионовольтными импульсами, вырывающимися из концентратора. Словно очищаясь от всего, переполнявшего меня в последние часы, я полосовал молниями обугливающееся на глазах тело, и, только когда в воздухе отчетливо запахло горелым мясом, замер, опустив руку с нагревшимся от непрерывной работы бластером.