Равноправные. История искусства, женской дружбы и эмансипации в 1960-х - [16]

Секстон сочинила его в первый семестр обучения у Лоуэлла, осенью 1958-го. Та осень принесла Энн много испытаний. Отец Секстон перенес инсульт, а Мэри Грей, у которой в феврале 1957 года диагностировали рак, обнаружила, что опухоль метастазировала. Когда мать Секстон узнала о диагнозе, она обвинила во всем Энн, полагая, что рак был вызван стрессом, обусловленным необходимостью ухаживать за душевнобольной дочерью. С тех пор болезнь матери вызывала у Секстон сложные чувства. Однажды Энн призналась доктору Орне: «Ее смерть освободила бы часть меня. Но это было бы ужасно — ведь тогда я бы растворилась»85.

К февралю 1959-го у Мэри Грей была четвертая стадия рака. И вот мать Секстон лежит при смерти, а сама Энн, сидя в тихой аудитории Бостонского университета, читает вслух свое стихотворение о потребностях разных поколений. В следующем месяце Мэри Грэй умерла. «Двойной портрет» обращен к дочери, в юном возрасте разлученной с матерью на столь долгий срок, что дочь, когда мать заговаривает с ней, не узнает ее голос. Мать, от лица которой написано стихотворение, размышляет о периоде отчуждения — «трех осенних годах, которые ты провела не здесь» — по собственной вине и терзаниях из-за того, что она не смогла быть хорошей матерью. «Уродливые ангелы говорили со мной», — вспоминает женщина86.

Они сказали —

Я виновна. В голове

Зеленых ведьм лишь шепот, их проклятья

Жгут и сочатся, будто сломан кран;

Наполнен мой живот и колыбель твоя.

И этот старый долг — мое распятье.

Страх и грехи передаются от матери к ребенку через кровь, одновременно даруя силы и обрекая на страдания. Героиня не понаслышке знает о материнских проклятьях, ведь она тоже дочь — женщина, унаследовавшая улыбку матери. Она вспоминает, как восстанавливалась в доме матери после приступа безумия, «наспех залатанная вещь, переросший ребенок», и как мать не могла простить ей попытку самоубийства или, может быть, ее печаль. Вместо этого мать героини заказала портрет дочери и повесила его в фамильном доме рядом со своим — это один из «двойных портретов» из названия стихотворения. Вскоре мать рассказчицы заболевает «как будто смерть заразна», словно наследуя недуг дочери («взглянула, говорит, / что я в нее болезнь вселила»), в то время как сама героиня медленно идет на поправку. В стихотворении, состоящем из семи разделов неравной длины, «двойной портрет» — портрет матери и дочери — удваивается: рассказчица чередует описания своих отношений с матерью и дочерью. Она словно связующее звено, точка пересечения двух ролей, женщина, которая заботится и нуждается в заботе, выполняет две функции одновременно.

«Двойной портрет» заканчивается размышлением героини о материнском эгоизме и о том, какие невыполнимые требования матери предъявляют к своим дочерям: Я не знала о том, каково это —

Быть собой, и нуждалась в еще одной

Жизни, портрете, чтобы понять.

Такова моя боль, и тебе ее не унять.

Я искала себя, получилось тебя создать.

Лоуэлл высоко оценил это стихотворение — оно соответствовало его идее о выражении простой, но горькой истины. «Мне кажется, это значит, что ему понравилось, как я прочла стихотворение, так что теперь и сам текст нравится ему больше87, — писала Энн Снодграссу, рассказывая о семинаре. — Тем лучше. В целом, у него хорошая драматическая структура — но, если разбираться, много недочетов, — правда Лоуэлл разбора не делал». А Плат это стихотворение заинтриговало. Поэзия Энн была откровеннее, чем всё, что в то время писала Сильвия. Вдохновившись, Плат вычеркнула одно стихотворение из черновика своей книги: «Сюда бы лист из книги Энн Секстон, — размышляла Сильвия. — Ей не хватает моей аргументации, легкости фраз и честности»88. В классе Лоуэлл часто объединял двух поэтесс в пару в надежде, что они помогут друг другу. «Энн была более искренна и знала меньше, — сказал он позже об этой паре. — Мне казалось, что они могли повлиять друг на друга. Сильвия училась у Энн»89.

Вскоре после того, как Секстон прочитала свое стихотворение о матери и дочери, Плат и Секстон создали свой собственный двойной портрет. После занятий они начали общаться друг с другом и с Джорджем Старбаком, поэтом и редактором Houghton Miffin. который подружился с Секстон в мастерской Холмса. Вечером по вторникам троица садилась в «форд» Энн и отправлялась в отель «Ритц-Карлтон», место, которое Хардвик однажды назвал «единственным общественным местом в Бостоне, которое можно считать первоклассным»90. Секстон часто парковалась в неположенном месте, в погрузочной зоне. «Ничего страшного, — шутила она, — мы ведь как раз собираемся нагрузиться!»91 Старбак шел между Энн и Сильвией, держа обеих женщин под руки, и вел кампанию в бар92.

Друзья заказывали выпивку на всех три-четыре раза за вечер. Женщины сравнивали свои попытки самоубийства и жевали картофельные чипсы. Старбак, который к тому моменту был совершенно без ума от Секстон, слушал их мрачный разговор (в то время у Старбака с Секстон был короткий роман). Потом троица отправлялась в Waldorf Cafeteria с его клетчатым плиточным полом и кофейными автоматами: ужин там стоил семьдесят центов. Друзья занимали один из маленьких квадратных столиков со стоящими в центре солонкой и перечницей и наблюдали за бостонскими улицами сквозь жалюзи. Секстон привлекала «глубоко чувствующая, образованная, проницательная, странная, очаровательная блондинка Сильвия»93, но Энн считала, что как поэтесса Плат стоит у нее на пути. «Я сказала мистеру Лоуэллу, что чувствую, что она уклоняется от темы и, возможно, это происходит из-за ее увлеченности формой94, — писала Секстон позже. — Все ее ранние стихи были как будто в клетке (и клетка даже не ее)».