Равноправные. История искусства, женской дружбы и эмансипации в 1960-х - [15]

Одобрение Лоуэлла много значило для студентов. В 1959-м он был самым уважаемым поэтом Америки. Он был консультантом по поэзии при Библиотеке Конгресса и лауреатом Пулитцеровской премии в 1947 году (а затем и в 1974). Как-то раз Дилан Томас возложил на голову Лоуэлла руки. А поскольку предки Роберта приплыли в Америку на «Мейфлауэр», некоторые бостонские снобы полагали, что родословная Лоуэлла столь же безупречна, как и его сонеты.

Вызов для кого-то вроде Плат — молодой поэтессы и ученицы Лоуэлла, жаждущей приобщиться к гению поэзии, — заключался в том, что Роберту не нравились женщины-писательницы. Он делил писателей на две категории: «главные» — Вордсворт, Томас, Стивенс — и «второстепенные». Практически все поэтессы-женщины, за несколькими исключениями, были «второстепенными» писательницами. Он хвалил свою подругу Бишоп — невозмутимая и наблюдательная, она внедрилась в мужской канон, — а также Марианну Мур, которую однажды на мероприятии представил как величайшую женщину-поэта (Лэнгстон Хьюз, который присутствовал в зале, вскочил на ноги и выкрикнул, что Мур — величайшая негритянская женщина-поэт. Не многие оценили иронию)77.

Особенно презрительно Лоуэлл отзывался о поэтессах, которые писали о жизни женщин, например Рукейзер и Дениз Левертов. Когда Секстон открыто выразила свое несогласие с позицией Лоуэлла, представив ему стихотворение поэтессы и редактора Кэролин Кизер, в котором автор обвиняла мужчин вообще и Роберта в частности в неуважении к женщинам-писательницам, Лоуэлл сказал только: «Каролин Кизер красивая девочка»78.

Мизогиния была обычным делом в писательских кругах. Кэтлин Спивак — поэтесса, учившаяся в Бостонском университете вместе с Плат и Секстон, — вспоминала, что «там все принадлежало мужчинам!»79 Женщины часто брали на себя роль преданных жен поэтов: они печатали рукописи и помогали мужьям справиться с неуверенностью. В книжных магазинах на Гарвардской площади мужчины отдыхали на диванах, общаясь только между собой, а женщины суетились вокруг них. А те женщины, которые все-таки писали сами, видели друг в друге конкуренток. Даже успешная, уважаемая поэтесса Адриенна Рич, обладательница престижной Йельской премии молодых поэтов 1950 года, беспокоилась о том, что ее превзойдет какая-нибудь молодая выскочка. «Мне конкуренция в литературных кругах казалась чрезвычайно дефеминизирующей»80, — вспоминала она позже.

Так было не только в Бостоне. По всей стране на пути у женщин с университетским образованием стоял заслон из самоуверенных мужчин. В то время женщины без диплома о высшем образовании работали машинистками, а те, что закончили университет, не могли устроиться и на такую работу (им отказывали из-за слишком высокой квалификации). Но для большинства чиновников проблемы трудоустройства женщин очевидны не были. Так, в 1955 году в колледже Смит Эдлай Стивенсон напомнил выпускному классу Плат, что «главной задачей» женщины является «хранить домашний очаг и производить на свет людей, которым можно будет привить рациональные ценности: свободу, терпимость, милосердие и стремление к познанию»8]_. Занимайтесь детьми, а не поэзией.

И они занимались. Но некоторые женщины не растеряли любопытства и поэтому научились слушать. Они слушали, как мужчины пытаются превзойти друг друга в полемике и стремились почерпнуть что-то новое из их реплик. По воспоминаниям писательницы Энн Ройф, женщины нью-йоркской литературной сцены находились «на периферии дискурса»82. «Мы, девушки, которых еще не называли женщинами, — вспоминала она, — были как греческий хор: после окончания битвы мы мыли пол, вытряхивали пепельницы, несли стаканы к раковине. А главное происходило с мужчинами, с писателями».

Секстон хотела быть писательницей, а не частью хора. Но оказалось, что быть женщиной-литератором очень сложно, и Энн одолевала тревога. «Быть „поэтом" в Бостоне было бы не так и сложно, да только нас тут целое скопище»83, — писала Секстон другу в феврале того же года. — Город кишит хорошими писателями, и это ужасно угнетает». Даже когда Энн завоевала расположение Лоуэлла, его похвалу в аудитории и за ее пределами — он часто звонил Секстон, чтобы выразить восхищение ее талантом, — поэтессу все равно беспокоила собственная неискоренимая женственность. В письме поэту У. Д. Снодграссу, с которым она познакомилась и подружилась на писательской конференции в Антиохском колледже, Энн делится переживаниями о том, что «пишет как женщина», и признается, что «втайне боится» оказаться «реинкарнацией Эдны Сент-Винсент»84. Хотя Лоуэлл не высказывал подобных сравнений, Секстон все равно переживала из-за своей женственности. «Я бы хотела быть мужчиной, лучше бы я писала как мужчина», — говорила Энн Снодграссу. Многие годы «она пишет как мужчина» было лучшей похвалой для Секстон.

В марте, тогда же, когда Энн рассказывала Снодграссу о своих страхах, Лоуэлл неожиданно попросил Секстон прочитать одно из ее стихотворений вслух перед всем классом. Она написала «Двойной портрет» прошлой осенью, и произведение уже приняли к публикации в The Hudson Review.