Равнодушные - [79]

«Мне решительно все равно, что вы обо мне подумаете, господин директор департамента. Вы герой не моего романа!»

И молодая девушка вспомнила о юном красавце Скурагине, и ей было досадно, что он уезжает и она остается пока без влюбленного поклонника, с которым бы можно было заниматься флиртом в том широком смысле, какой придавала флирту эта странная девушка.

А Скурагиным она с удовольствием бы занялась и обратила бы его в «христианскую веру», несмотря на то, что он глядит Иосифом Прекрасным[16]. Знает она этих Иосифов.

И при мысли о таком обращении ее блестящие глаза заблестели еще более.

— Скурагин у вас не был, Григорий Александрович? — с фамильярной небрежностью спросила она своим резким контральто.

— Нет, не был еще, Татьяна Николаевна! — почтительно отвечал Никодимцев, как бы подчеркивая не особенно деликатный тон молодой девушки.

— Кто это такой Скурагин? — обратился Козельский к дочери.

— Мой знакомый студент. Он у нас пил чай, и Григорий Александрович пригласил его ехать с собой на голод.

«Странные отношения в семье», — подумал Никодимцев.

Инна боялась какой-нибудь выходки Тины. Та ведь не очень церемонится.

Действительно, молодой девушке очень хотелось оборвать как-нибудь этого корректного и влюбленного генерала. Не нравился он ей, и главным образом оттого, что она чувствовала своим женским инстинктом не только полное равнодушие к себе, как к женщине, но и тайное осуждение.

А этого она, как большинство женщин, не прощала.

И, посматривая на него, она все более и более удивлялась Инне, что та выбрала такого неинтересного и немолодого поклонника, и — что самое важное: еще делает глупость — выходит за него замуж. Увидит она, как он надоест ей своей поздней страстью. Увидит она, какой Отелло этот генерал. Бедной Инне даже и пококетничать будет нельзя, а не то что искать впечатлений… Дорого ей достанется эта выгодная партия. Уж лучше бы женила на себе Гобзина. Она охотно бы уступила Инне это животное, осмелившееся делать ей предложение.

— Очень милый молодой человек! — похвалила Антонина Сергеевна, обращаясь к мужу. — Он, быть может, вечером зайдет… Ты его увидишь…

— К сожалению, вечером я должен уехать… Заседание…

— Вечером?

— Экстренное…

Тина едва заметно улыбнулась, не веря этим экстренным заседаниям. Она догадывалась, что «заседание» будет с Ордынцевой.

Эта «тайна», которую так заботливо охраняли оба соучастника, не была тайной для их слишком прозорливых молодых дочерей.

И Ольга Ордынцева и Тина Козельская знали ее и, случалось, говорили между собой о ней. Обе девушки, слишком еще молодые, чтоб думать и о своей второй молодости, подсмеивались над второю молодостью родителей, и обе, конечно, мало их уважали, оправдывая свою неразборчивую жажду впечатлений молодостью и последними декадентскими откровениями.

Они смели делать, что хотят, а родители не смели.

— Разве бывают ночные заседания, папа? — с самым серьезным видом спросила Тина.

— Бывают, милая! — ответил Козельский, отправляя в душе свою любознательную дочь к черту.

— И у вас бывают, Григорий Александрович?

— Редко, но бывают, Татьяна Николаевна.

— У Ники прежде часто были экстренные заседания. Теперь — реже. И то он, бедный, так занят! — заметила Антонина Сергеевна, хотя мало верившая мужу, но не утратившая еще веры в экстренные заседания, к покровительству которых Николай Иванович прибегал, впрочем, прежде, когда еще не сошелся с осторожной Анной Павловной, предпочитавшей дневные свидания, как дающие меньший повод к подозрениям.

Только в последнее время, когда Ордынцев оставил ее, она не отказывала Николаю Ивановичу и в вечерних, не предвидя, что произойдет неприятная встреча.

Козельский чувствовал скорее, чем видел, насмешливый взгляд «дерзкой девчонки» и хотел было замять неприятный для него разговор об экстренных заседаниях, как безжалостная Тина спросила:

— И поздно эти заседания кончаются, папа?

— Как случится… Сегодня, я думаю, часам к одиннадцати.

По счастью в эту минуту лакей стал разливать шампанское, и общее внимание было обращено на Инну и Никодимцева.

Он чувствовал на себе чужие взгляды, чувствовал, что уже началось что-то оскорбляющее целомудрие и тайну его любви, что эта тайна словно является общим зрелищем, и ему было невыносимо стыдно, точно его внезапно обнажили перед всеми присутствующими в столовой.

Никодимцев украдкой взглянул на Инну и по ее смущенному лицу решил, что и она испытывает то же, что и он. И ему стало вдвойне стыдно.

Но он знал, что все это принято и что надо пройти через это испытание, и только желал, чтобы оно кончилось поскорей.

Бокал ему налили, и он с каким-то особенно напряженным вниманием ел рябчика, не поднимая глаз от тарелки, и решил, что будет просить Инну венчаться втихомолку и не приглашать никого, исключая шаферов. Верно, она на это согласится.

Николай Иванович уже обдумывал экспромт, который он сейчас скажет. Он любил и умел говорить и считался одним из блестящих ораторов на разных чествованиях и юбилейных обедах.

Но, взглянув на лицо Никодимцева, Николай Иванович решил его пощадить. К тому же и исключительно семейная аудитория не особенно возбудительно действовала на его красноречие. Обещание быть к восьми часам на свидании с Анной Павловной тоже не располагало его к длинному экспромту.