Ратное счастье - [36]

В роще теперь было неуютно: ветер сорвал с дубов последнюю одежду, и они сразу утратили свою могучую красоту — конфузились, озябшие и голые.

Разумеется, на занятиях мы отрабатывали тактику только наступательного боя. Об обороне теперь уже никто не думал. Время оборонительных боев кануло в прошлое: гитлеровская военная машина трещала по всем швам.

«...7 октября с боями освобожден город Невель. 14-го — Запорожье, Мелитополь, Днепропетровск...»

В Москве проходила конференция министров иностранных дел трех великих держав: СССР, США и Великобритании. Может быть, хоть теперь наконец удастся договориться об открытии давно обещанного союзниками второго фронта...

Нас так избаловали победные сводки Совинформ-бюро, что освобождение очередного города мы воспринимали как нечто должное: сколько же фашистам бесчинствовать на советской земле?

Но все равно до нашей государственной границы (я тайно вздыхала) как еще далеко! А до Берлина!.. Впрочем, это не портило приподнятого настроения ни мне, ни моим однополчанам: бьем фрицев на всех фронтах!.. Наши мальчишки-офицеры, не нюхавшие пороху, без войны развоевались. Ворчат на затянувшуюся передышку, опасаясь, что на их долю недостанет подвигов, рвутся на передовую. Мой приятель Павел Седых до того надоел своему начальству с выяснениями «когда» да «скоро ли», что выдержанный ротный командир Самоваров отчитал его, как школьника. А капитан Ежов добавил. Но вряд ли эти меры охладили наступательный пыл молодого сибиряка.

Мои командиры взводов тоже рвутся в бой. Занятия проводят по-прежнему не так, как бы мне хотелось. Но вроде бы постепенно начинают привыкать к моим требованиям. А я нарочно не ослабляю вожжи: каждый день кого-либо из троих распекаю, разумеется с глазу на глаз, чтобы не уронить их командирский авторитет в глазах подчиненных. Меньше всех достается младшему лейтенанту Сомочкину. Он — молодец; Очень старается. И оказывается, как и я, пишет стихи! Разница в том, что я эту слабость держу в строжайшей тайне, а юный взводный — наоборот, чуть ли не за полы хватает слушателей. Видно, и в самом деле считает себя поэтом. Запалу — хоть отбавляй, хотя стихи — не ахти что.

Долбят ракетные огни

Пригорок буйнотравыя.

Повисли' каски за ремни

На проволоке ржавой...

Спрашиваю его: «А чьи каски-то? Как и зачем они повисли на проволоке?» Отвечает вежливо: «Извините, ничего вы в поэзии не смыслите!» Однажды Вовка Сударушкин, наскоком проверив Хозяйство Сомочкина, остроумно заметил: «Хоть он был и поэт, но оружие содержал в порядке». И» смех и грех.

Взводного Серикова вместе с его не совсем нормальными взаимоотношениями с капитаном Пуховым я передала под личный и каждодневный контроль своего зама — Парфенова, который больше со мной не «сражается», но частенько бывает в мрачном настроении. И однажды мне даже показалось... Я было заподозрила старшину: не он ли снабжает Парфенова «антитрустином» сверх установленной нормы в сто граммов? И тут же пришлось просить прощенья: Василий Иванович разобиделся донельзя. Что ж? Урок полезный: никогда не мешает убедиться в собственной бестактности, чтобы впредь не повторить ошибки.

Наши старательные тактические учения, если честно говорить, нельзя назвать благотворными. Вот мы «выдвинулись на рубеж атаки»: две стрелковые роты «наступают» на третью. «Сорокапятки», изображая артподготовку, тявкают вхолостую. И мы стреляем холостыми. Полежали-—побежали. «Ура! Взяли!» Что? Просто время убили да перемазались в грязи, как черти. Петр I и то веселее играл со своими потешными. Там хоть горшками с пареной репой швырялись...

А между тем сказано, и даже не сказано, а приказано: «Частям, находящимся на передышке, учения проводить в обстановке, максимально приближенной к фронтовой»! И это — необходимость. Две трети личного состава нашего батальона — народ еще не обстрелянный, зеленая молодежь. Солдат надо приучить к густому автоматному огню, который на свежего человека действует ошеломляюще.

В Сибирской дивизии на такой же передышке было иначе. Решительный комбат Батченко, бывало, загонит мои пулеметы на высоту в тылу «наступающих», а стрелков пустит «в атаку» по низине. Мы и ведем огонь боевыми патронами через головы своих — на шестом, безопасном прицеле. Вот это была музыка!..

Я не раз уговаривала комбата Бессонова поступить так же, но он человек дисциплинированный, не решается, ссылаясь на отсутствие приказа. А по-моему, просто осторожничает, опасаясь, как бы мы не перебили своих: отвечает-то в первую очередь он! Но на одном из совещаний в присутствии командира полка все три ротных командира — Игнатюк, Самоваров и Пухов — решительно восстали против учений «по старинке». И подполковник Никитин, подумав самую малость, разрешил сражение с боевыми патронами. Детали обговорили сразу. Подходящей высоты для моих пулеметов окрест не оказалось. И было решено использовать крутой берег нашей речки, через которую в одну ночь проворные полковые саперы соорудили примитивную переправу — лаву в две доски, без перил. (Специально для тренировки.) Единодушно договорились, что сводную роту, из новичков в атаку на левый, не менее крутой берег поведет капитан Пухов. С его разрешения я включила и своих из пополнения во главе с Кузнецовым (взводные мои кидали жребий, кому идти со стрелками). Без пулеметов, конечно: переправа была ненадежной — доски жихали на самой воде, обледенелые, скользкие: ну как утопят — не прикажешь по-чапаевски нырять в ледяную воду!.. Кузнецову было строго-настрого приказано трусоватого Воробьева держать под рукой, чтоб не утонул.