Ратное счастье - [24]

— Ну-с, товарищи офицеры, и долго мы намерены так сидеть?

А вам что, места жалко?—довольно нелюбезно огрызнулся тот, что в дверь заглядывал.

Не места, а времени,— уточнила я.

Мы ждем командира роты. Сказали, что это его КП

— Ах, вот оно что!.. Соловей, давай наконец амуницию! Долго мне еще в кальсонах сидеть? Вон молодые люди и за начальство не принимают...

— А сами-то они чего стоят, желторотые, необстрелянные,— вполголоса пробубнил Соловей. Но гости, кажется, услыхали.

Тот, который мне не совсем учтиво ответил, многозначительно процедил:

— Не распускайте язык, товарищ солдат. Мы вам не мальчишки.

А кто ж вы? Девчонки, что ли?

Довольно! — Я едва не расхохоталась, вспомнив, как меня принимал на курсы капитан Вунчиков. «А кто ж ты, парень, что ли?» Ну и Соловей-разбойник. Между тем- он, разобиженно посапывая, шмякнул на стол мое полусырое, исходящее паром галифе и таким же манером «подал» уже почти сухую гимнастерку. (Гости, как по команде, отвернулись: дескать, что за нахалка?) Я — ноль внимания. Оделась и натуго затянула поясной ремень.

— Товарищи офицеры, прошу представиться.

— Младший лейтенант Сериков.

— Младший лейтенант Кузнецов. '

— Младший лейтенант Сомочкин.

— В чем дело, ребята? Что за похоронные физиономии?

У Кузнецова — крепыша — каменные скулы. Крутой лоб внаклонку: точно бодаться приготовился. У Сомочкина маленькие уши полыхали яркими маками. Глаза уставлены в земляной пол. Сериков, гримасничая, мямлит:

— Видите ли, нас не предупредили, что вы... это самое... Комбат сказал...

Я едва не расхохоталась. Буря в стакане воды! Романтики. Конечно, рвались на фронт и мечтали воевать под командой потомка Суворова. (Ну, комбатище, погоди! Я тебе припомню эту шуточку.)

— Я знаю, что вам сказал комбат Бессонов. Когда меня принимал, еще и не такое говорил. Он у нас — - человек с юморком. До завтра. Соловей, проведи офицеров к старшине — пусть накормит и устроит до утра.

— Ишь форсуны,— фыркнула я им вслед. — Мужчины!..

Соловей-грубиян прав: «А вы-то чего стоите, желторотые, необстрелянные?» Наверняка мои ровесники. Но после восьмого класса я — на фронт, а они — в училище полного профиля. И пока они учились, такие, как я и тот же Соловей, вволю навоевались. Впрочем, у меня не было на юных офицеров ни злости, ни досады. Так просто — некоторое раздражение. Я была зла на Соловья за то, что бестактно встревает в разговор командира. И когда он вернулся, я ему выдала.

— Да пусть вас теперь хоть горшком обзовут! — огрызнулся Соловей. — Я больше ни мур-мур... Ложились бы спать. В кои-то веки выпала благодать выспаться по-людски.

«По-людски» означало всего-навсего — ночью и в тепле. А так по-прежнему: не раздеваясь, на весьма колючем ложе из еловых лап, покрытых плащ-палаткой.

Разумеется, для постели даже на переднем крае можно было раздобыть соломы или сена. Но такой роскоши нам с "некоторых пор не полагалось. Строжайшим приказом начсандива было запрещено и то и другое в целях профилактики против непонятной и неприятной болезни — туляремии. Эту хворь развели не мы — немцы из-за неопрятности жилых землянок. И виноват в этом был в первую очередь «божественный» фюрер, которого, вероятно, не одолевала забота о здоровье «пушечного мяса». Немецкие солдаты-пехотинцы даже в самые лютые морозы носили куцые шинелишки из тонкого эрзац-сукна, отвороты летних пилоток, как бабьи чепчики, напяливали на уши, а ноги в холодных сапогах засовывали в огромные соломенные эрзац-боты. Потому зимой, боясь лишний раз выйти на мороз, и разводили в жилье несусветный гадюшник. По всем углам кучи барахла: гражданские тряпки, груды пустых бутылок, банки-склянки из-под консервов, пищевые отходы. Одним словом, и помойка, и сортир. А воздух там!.. Хоть противогаз надевай.

Вообще нас очень удивляла хроническая неопрятность немецких солдат. Бани они не признают: где моются и моются ли — один аллах знает. Помню, еще в Сибирской дивизии на марше под Дорогобужем в большой прифронтовой деревне я видела утренний туалет пленных. Они сами сдались, и поэтому их никто не охранял. Колодец рядом, а они все двадцать человек в одном ведре умывались! Сначала унтеры и капралы, потом — солдатня. Тут и руки намыливали, и этой же водой морды-лица споласкивали. Солдаты мои кисли от смеха. А ротный Мамаев, моряк, брезгливо отплевывался: «Тьфу, крабы! Просвещенная Европа...»

В немецких блиндажах на переднем крае всегда полно крыс — они-то и являются разносчиками туляремии, и плодится эта нечисть именно в соломенных и сенных подстилках. Укусит такая тварь спящего солдата, и все — надолго выбыл из строя. Поэтому, прежде чем поселиться после немцев, нам тщательно приходилось вычищать их «авгиевы конюшни» и вымораживать зверье. Впрочем, крысы с нами не уживались — нечем им у нас было поживиться. И все-таки солома-сено были начисто исключены из нашего быта.

Призйаться по-честному, свежие еловые лапы изрядно покалывали даже сквозь плотную ткань плащ-палатки, но зато вкусно пахли лесом и надежно гарантировали от длиннохвостых паразитов. Ну что ж? Спать так спать.

— Соловей, туши лампу.

Я получила пополнение точно по боевому расчету. Уже через несколько дней рота была опять боеспособной: при всех пулеметах и при полном боекомплекте.