Ратное счастье - [20]

Успеет ли?..

Как я и предполагала, танк, обнаружив Вахнова, круто изменил направление и взял курс прямо на его пулеметное гнездо. Обожгла мысль: а есть ли у них чем отбиваться? Как же так, не проверила. Ах, растяпа! Но ведь и думать не думалось, что «он» тут пустит танки. Все равно — не оправдание. Командир за все в ответе. Но ведь вахновцы не в чистом поле — в траншее. Да, но она мелка... укроет ли?..

Соловей, уловивший маневр танкиста, догадливо возвратился назад. Виновато глядя на меня, развел руками. Но мне было не до этого. Меня заворожил танк.

Теперь он не выглядит таким жалким и безобидным, как издали. Это уже — реальная угроза всему живому. Но, черт возьми, если бы это не был враг, можно бы было отдать должное мастерству механика-водителя: тут могла пройти машина только умельца высокого класса — смельчака и удачника. Два идущие за первым отстали: один из них дымился жирно, как салотопный завод. Остальные, зализывая раны, все еще безнадежно копошились в глине где-то там внизу, у подножия высоты, едва миновав исходный рубеж атаки.

Пушки били прямой наводкой — внакладку, внахлест, рикошетом, не раз брали настырный «утюг» в вилку, а он, точно издеваясь над артиллеристами, как-то уж очень скоро проскочил зону заградогня и, прорвавшись к самой траншее, сделал изумительный вираж на левой гусенице и пополз вдоль фронта, чуть ли не по самой кромке нашего бруствера.

Фашистский танкист отлично сознавал, что он теперь неуязвим для пушек, и потому безбоязненно подставлял фронту правый открытый борт. В самом деле, не будет же артиллерия бить по нему в упор, явно рискуя задеть своих.

Как гусиная шея, дергается тонкий хобот танкового орудия, стреляет неизвестно куда. Мелкокалиберные снаряды с визгом проносятся над самой землей слева направо, вдоль фронта перед нашими позициями. А кажется, что черное жерло пушки направлено прямо мне в грудь. Развоевался... один в поле. Да, но надо все-таки его как-то остановить!..

Кто-то меня окликает. Кажется, ротный Самоваров или даже сам комбат. Тормошит Соловей. Но я отмахиваюсь.

Где же кум Вахнова — бронебойщик Басков? Где его ружья? Где стрелки? Гранатой сбить гусеницу с катков... как там они правильно называются... Или, пропустив, поджечь бутылкой эти самые... бензобаки... Неужели не найдется смельчака? Опять психологическая загадка ойны — танкобоязнь? А под Белгородом летом, говорят, их пехота наша как орехи щелкала...

Соловей дергает меня за плащ-палатку — и очень настойчиво. Тычет пальцем вперед, вниз, в лощину. Немецкая пехота, с двух сторон обтекая застрявшие танки, снова карабкается по склону.

— Огонь!

Опять начинает Пряхин, потом Забелло, и... пошла карусель по кругу. Молодцы! Молчит один Вахнов. Понятно. Я слушаю свои пулеметы во все уши. Соловей перечисляет: Осинин, Приказчиков, Медведев... (Вот ты и скажи, что голоса у «максимов» одинаковы!.,) Умолкает Забелло — самый важный на краю левого фланга роты Игнатюка. Сердце замирает: что там? Задержка? Ранены? Погибли? Ожил!.. Фу, отлегло. Ленту, наверное, меняли... Молодчаги. Но Осинин-то, Осинин, который при первом знакомстве так не понравился ни мне, ни комбату — квелый, равнодушный, сонный. А тут откуда что взялось — точно подменили парня: пулемет режет, как молния. И какими экономными очередями! И какой ритм — удар, молчание, удар, молчание — с Забелло чередуется. Пули идут по самой земле, вздымая неопрятными снопами жидкую грязь: наступающих с пригорка как ветром сдувает. Ах, молодец!.. Да и остальные... Соловей, довольный, что все пока ладно и ему не надо никуда бежать под огнем, фамильярно мне подмигивает и поднимает большой палец вверх: вот, дескать, мы как.

Стрелки отстреливаются вразнобой. Довольно жидко. Самоваров распоряжается где-то совсем рядом. Я его не вижу, но то и дело слышу басовитый требовательный голос ротного.

Настырный танк теперь почему-то стоит. В тридцати метрах от позиции Вахнова. Нет, даже, кажется, ближе. И пушка его молчит. Зато танковый пулемет лает взахлеб. Пули, как и снаряды, несутся перед фронтом: какая польза, кому вред от такого огня? Переоценила я «героя».

Фашистская пехота опять откатывается. Пулеметы умолкают в обратном порядке: Медведев, Приказчиков, Осинин, Забелло. Пряхин умолк еще раньше — без подсказки сообразил, что фронтальный огонь с расстояния — не гроза. Нет, ты скажи, какие они умники... Да, но зато Вахнов!.. Ну погоди, неслух!.. А танк...

Ага, он, оказывается, на что-то напоровшись, застрял! Ура!.. Раскачиваясь, пытается дать задний ход, встает на дыбы, как норовистый жеребец. Кланяясь тупой мордой в землю, опять вскидывается на дыбы. Да что же его не пристукнут, в конце концов?

На правом фланге батальона все вдруг сбилось и перемешалось. Это сразу несколько «катюш» сыграли по исходным позициям немцев. Там теперь не разберешь ни земли, ни неба. Слева и прямо по фронту бьет артиллерия всего полка: по танкам, по лощине, хлещет бризантными по автоматчикам. За нейтралкой встают и оседают огромные тучи земли и дыма: дальнобойные громят вражеские батареи. В ушах у меня что-то булькает, как после неосторожного купанья. По логике, я должна оглохнуть уже по крайней мере трижды. Но я все еще слышу. И не только слышу, но и соображаю наконец, что застрявший над вахновской позицией танк из траншеи гранатой не достанешь: правая гусеница почти на бруствере, как ты по ней долбанешь? Левая — недосягаема. А бить гранатой по броне бесполезнее, чем из пушки по воробьям. Поджечь? В такой близи? Ведь буквально навис над траншеей. А если нет бутылок? А если трут отсырел? А если... Что это?! Человек на бруствере!.. Во весь рост...