Ратное счастье - [19]

Едва я успела добежать до пулемета Пряхина, рыкнули чужие пушки. Залп, другой, третий. И вот уже сплошной грохот начисто заглушает рев моторов. Туманный воздух над лощиной пронизывают рыжие сполохи,— «фердинанды» бьют прямой наводкой. Над нашим бруствером неистово пляшет рваное пламя. Воющий и визжащий исковерканный металл вместе с комьями влажной земли и водяными брызгами обрушивается на наши траншеи.

Артналет — предвестник атаки. Солдаты без команды садятся на дно траншеи, прямо в воду, и плотно прижимаются к мокрой стене.

Теперь на бруствере и перед ним рвутся мины, да так густо, что дух захватывает. Пронзает мысль: разобьют пулеметы!..

— Соловей, ракетницу!

Но пулемет Николая Пряхина уже в траншее. Его, запеленатого в плащ-палатку, как младенца, бережно держат на коленях Митя Шек и Мамочкин, и выражение лиц у обоих деревянно-привычное.

Вряд ли в этом ураганном сизом чаду увидят мои сигналы командиры остальных пулеметных расчетов и вряд ли в них нуждаются. Сами должны понимать и наверняка понимают, что оружие в бою — это жизнь, и его надо беречь, как зеницу ока. И все же я сигналю, и не столько из здравого смысла, сколько для порядка и успокоений собственной совести.

Нервы взвинчены до последнего градуса накала. Мысли на полусознании, и не имеет никакого значения, сколько длится этот шквал, ибо никогда живой нормальный человек к этому не привыкнет: ведь перед такой слепой смертоносной силой беспомощны даже самые храбрые из храбрых. Сиди и крепись, чтобы нервы выдержали.

Мой Соловей тоже сидит в траншее почти по пояс в воде, и его маленькое запрокинутое лицо кажется мне маской с черными дырами на месте глаз. Правой рукой он сжимает ложе автомата, левой настойчиво тянет меня за полу плащ-палатки, пытаясь усадить рядом. И я, сжимаясь в комок, опускаюсь на корточки и чувствую, как кто-то омерзительно безликий начинает шарить ледяными пальцами по всему телу. Проклятая вода.

Но вот всю мощь огня противник переносит на наши ближние тылы.- По-прежнему все гремит, визжит и воет, но снаряды рвутся уже за нашими спинами, а над нами поют пули. Снова слышится рев моторов. Я пытаюсь сорвать с пулемета покрышку. Пряхин понял: «максим» в одно мгновение водворен на земляной стол полуразрушенной площадки.

Осторожно выглядываю в амбразуру перекрытой стрелковой ячейки: идут!.. Пока не больше десятка.

Буксуя в мокрой глине, натужно карабкаются по склону нашей высоты. Маленькие, черные, копошатся, как жуки в навозе, и издали кажутся не грозными— жалкими. Встреченные огнем противотанковых пушек, замирают на месте; пылают, как свечки; юзом, задним ходом скатываются обратно в лощину; захлебываются в гриве серо-черного дыма; исходят смертным ревом... но опять ползут!.. Три из них уже почти на высоте и, мало того, кажется, даже выдерживают направление — в лоб на батареи. Под верный расстрел прямой наводкой?.. Смертники, как подо Ржевом? Или штрафники? Во всяком случае, что-то похожее на танковую «психическую атаку».

За танками, не проявляя особой активности, прячутся автоматчики. Палят в белый свет, как в копейку, шарахаются в стороны от подбитых машин.

Огонь!!!

Держись, старшой! — кричит мне в ухо командир первой стрелковой.

В обеих руках у него по противотанковой гранате.

— Держусь!—кричу я, не слыша собственного голоса. — Держись, ребята! Огонь только по пехоте!.. Огонь!!!

Пряхинскому пулемету тотчас же по уговору откликается «максим» Васи Забелло. Чуть помедлив» начинает хлестко разговаривать пулемет Осинина, за которого я так опасалась. Потом... А это что? Кто-то явно ведет огонь по переднему танку, не причиняя «утюгу» никакого вреда. Кто же это? Болван...

Дайте на минуточку,— прошу бинокль у. ротного. Но подсказывает Соловей:

Это Вахнов.

Ошалел!..

Патроны пережигает. А главное, наводит на себя. Неужели не понимает?.. Я кусаю губы до соленого привкуса и не ощущаю боли. С горечью, до нервной дрожи сознаю, как ничтожна сейчас моя роль командира. Кажется, что есть я тут, что нет меня — один черт. До пулемета Вахнова — рукой подать, а у меня нет возможности его образумить. Кричи — хоть рот разорви, сигналь до обморока — не услышит, не увидит. Я совсем некстати вспоминаю, как погиб под танком комсомольский расчет Шамиля Нафикова, и меня душат злые слезы бессилия. Тем тоже не сумела помочь. Шамиля учили в полковой школе: «Огонь по амбразурам!». «Нафиков, отставить! Молчать! На-фи-ков!..» Танк взревел, подмял под себя пулемет и, вздымая снежные фонтаны, медленно, с сытым урчанием завертелся на одном месте. Нажрался, молох...

Проклятая связь!.. Где ты? Во всяком случае, не на поле боя. А еще говорят, целая академия связи есть. И ничего не могут придумать для нас — самых маленьких, низовых, передних... У нас одна связь — ракеты, но их во встречном бою с обеих сторон так много, что сигналы путаются и сбивают с толку. К тому же, солдат смотрит вперед, а не назад. Остается — собственное горло да проворные ноги таких, как Соловей.

Вытерев мокрое Лицо тыльной стороной ладони, я чмокнула Соловья в висок и в самое ухо:

— Катись мышонком к Вахнову! Отставить танк! Приду — попадет верзиле!.. Ну!