Ратное счастье - [2]

Работая над ней, я старалась избегать даже самой маленькой беллетризации жизненного материала. Действительные события описаны здесь такими, какими они и были, во всяком случае — такими, какими их сохранила память. Лишь в некоторых случаях я с огорчением обнаруживала, что прошедшие десятилетия стерли в памяти фамилию того или иного из моих фронтовых товарищей, недолго пробывшего в роте; тогда уж, да простят мне они, я давала им фамилии, подсказанные воображением. Но все равног я не сомневаюсь, что и в этих случаях те из моих боевых друзей, которые прочтут эту книгу, узнают в героях и себя, и друг друга.

* * *

...Предчувствие меня не обмануло: из госпиталя я не попала обратно в Сибирскую дивизию. Я знала, что после выздоровления в свою часть возвратиться очень непросто. Прорываются отдельные счастливчики и офицеры высоких рангов, да и то с трудом. И уж отнюдь не пехотинцы.

В отношении пехоты бытует правило: «Не специалист… Пойдешь, куда направят. Не все ли равно, где воевать?» Нет, не все равно, и даже очень не все равно! Пусть в полку уже почти не осталось друзей и просто знакомых, а воина тянет к родному солдатскому костру, под родные знамена. Фронтовики в госпитале так и говорят: «Домой хотим!» А домой-то и не пускают. Это одна из накладок войны. Неприятно. А что делать? Моя дивизия, пока я лежала в госпитале, выбыла куда-то на Южный фронт...

В отделе кадров армии, узнав об этом от добродушного полковника Вишнякова, я едва не заплакала: при одинаковых обстоятельствах второй раз теряла всех разом. После ржевских боев в сорок втором потеряла мою первую дивизию, которая меня удочерила и воспитала. Тогда было так же: пока лечилась после первого ранения и училась на офицерских курсах, дивизию перебросили в глубокий тыл на переформировку. А теперь вот Сибирская...

В обороне ли, в бою ли — всегда впереди, на самом ответственном участке. И песня у нас была. Коллективно сложили.

Мы Прилепы, Никольское взяли,

За Карманово храбро дрались:

Вражьи танки на воздух взлетали,

Вражьи «юнкерсы» падали вниз!..

Вперед, Сибирская, несокрушимая...

Да еще и «Смоленская»! Раненые офицеры меня донимали, даже комдива нашего осторожно поругивали за то, что якобы всех «обскакал» при штурме Смоленска. Я отмалчивалась, памятуя фронтовую истину: лучшая дивизия та, в которой воюю я. А лучший комдив тот, который ею командует.

Мы смерти не пугаемся,

От пули не сгибаемся,

От раны не шатаемся —

Такой уж мы народ!..

Это пели мои ребята, сибиряки-пулеметчики. Это пела я вместе с ними. А теперь у меня нет тех ребят, нет Сибирской и нет славного комдива Моисеевского...

В отделе кадров армии полковник Вишняков меня поздравил дважды: с выздоровлением и с присвоением очередного звания. Я точно и не слышала, отвлеченная невеселыми мыслями. Каюсь, кажется, даже и не поблагодарила.

'— Так вот что, старший лейтенант,— значительно сказал начальник кадров,— пойдешь командиром пулеметной роты в дивизию полковника Верткина.

Я сразу очнулась и энергично запротестовала:

—Что вы! Что вы! В, чужую дивизию, да еще и на роту! Взводным еще туда-сюда, но с ротой не справлюсь. Честное офицерское, не по плечу.

Полковник Вишняков усмехнулся:

Не прикидывайся сиротой казанской. — Он поглядел на меня испытующе. — Вон Евдокия Бершанская полком заворачивает, и хоть тебе что. Слыхала небось?

Сравнили! Да у нее в полку все женщины!

Думаешь, ей легче? И хватит. Решено и подписано. Вот тебе выписка из приказа. А сейчас садись чай пить. С печеньем. А главное, из самовара. Такое дело — не фунт изюму. Верно?

Конечно,— согласилась я, с острой тоской вспомнив бабушкин самовар-говорун, долгие чаепития в субботние банные вечера, с топленым молоком, с лепешками-преснухами, с липовым цветом вместо заварки, с сахаром вприглядку. Зато иногда с медком. Да, и медок был. Был, да сплыл. Лучше и не вспоминать. Так легче...

А помнишь? — Гостеприимный хозяин заговорщицки мне подмигнул и тихонечко засмеялся.

Что? — не поняла я.

А как ты от командарма пряталась? Неужто забыла? А Виталий Сергеевич тебя помнит. Обедать велел пригласить. Вместе и пойдем.

Да что вы, товарищ полковник! — испугалась я. — Сюрприз за сюрпризом. Не умею я обедать с генералами! Не привыкла. Боюсь их. С самого начала войны боюсь. У меня даже такой инстинкт выработался: как завижу генеральские лампасы, так в кусты.

Ну и чудачка! — рассмеялся начальник армейских кадров. — Это чем же тебе так генералы насолили?

А тем: как увидит в поле или на марше генерал какой-нибудь, так и начинается: «Сколько лет? Откуда? Каким военкоматом призвана?» Отвечаю по-честному: никаким. Доброволец. Не верят! «Не хитри, пигалица, добровольцы тоже через военкома оформляются». Как бы не так! Да с нами в военкомате и разговаривать не стали! Эко диво — сопляки восьмиклассники. А мы, верите ли, когда услышали по радио: «Родина-мать в опасности!» — к военкому всем классом заявились. Да только зря. Не взял ни одного. Все равно мы стали солдатами. Немцы подошли к нашему городу как-то уж очень скоро. И мы почти все оказались на фронте. Безо всякого военкомата. Примазывались по двое-трое к отступающим частям. Мы же не виноваты, что несовершеннолетние. И потом, разве человек в шестнадцать лет — ребенок? Аркадий Гайдар в свои шестнадцать полком командовал. А Павка Корчагин? Их небось не спрашивали, сколько им лет. А меня? Вот вам пример. Попалась я под Старой Руссой на глаза генералу Кастицыну. И он сразу: «Это что такое? Это кто разрешил? В тыл! За школьную парту!» Хорошенькое дело: все на фронт рвутся, а меня — в тыл. Да за что? Точно я зря солдатский хлеб ела. Ну не обидно ли? Несчастье помогло. В окружение мы тогда попали, и генералу Кастицыну стало не до меня. Так и осталась на фронте. Нет, товарищ полковник, и не зовите! Как бы не так — «к командующему на обед». Знаю я вашего генерала Поленова. Сами помните, как он меня в мужчину превратил, когда приказ о выпуске младших лейтенантов подписывал. Читал, читал, а как до моей фамилии дошел — здрасьте! — собственноручно на мужскую исправил. Хорошо?