Растворимый Кафка - [3]

Нас осталось трое, все молчат, и в моей голове от недосыпа вращается вязкий калейдоскоп бессмысленных картин, мозг размягчается, и на нем, как на клейменой скотине, оттискивается цифра «три», а перед взором проступает огненная тройка. И поэтому

От всех весельем я утаена,

В лучах его сиянья незаметна,

Как червячок средь шелковых пелен.

Чтобы убить время, начинаю непроизвольно считать в уме: трое в лодке… три мушкетера… сердца трех… Троица… триада… три ореха для Золушки… три танкиста и одна собака – с глубокими, прекрасными, огромными глазами… три капитана… три товарища… Третий Рим… тритон… а этот чего сюда затесался?.. треугольник… трехглавый дракон… Любопытно, однако, что сейчас поделывает больной дракон с Нуцубидзе? Наверно, уже подсунул батумцу свои соски… Бля, опять Жгенти!

– Everybody dance now! – неожиданно выкрикивает всю дорогу помалкивавший Леванико-Барикелло, да таким истошно-визгливым криком, будто у него коклюш в разгаре. Жжешь, Кукла! Вопль хоть и бредовый, а действует не хуже нашатырного спирта. Покойника на ноги поднимет.

Кукла – это уловленная и запертая в стакане молния, батарейка «Дюрасел», перпетуум-мобиле. Одним возгласом, одной дурацкой выходкой он может так вштырить, так зарядить энергией, что тут же ощутишь мощный всплеск радости между ног, в животе и в висках, да и не только.

– Если б не ты, мы были бы сейчас вроде безутешных родственников на похоронах, – уже полная сил и любви (ума не приложу, правда, на хрена они мне сейчас сдались), говорю ему, не зная, что добавить еще.

– А сейчас? – улыбается он мне из зеркала заднего обзора, как бурундук.

– А сейчас вроде как с похорон уже.

– С похорон дракона, что ли? – равнодушно спрашивает Заза, будто думает вслух, и кислым взглядом косит куда-то в сторону и вверх, рассматривает рекламные билборды вдоль трассы и отстраняется от произнесенного, будто не только ничего не говорил, но даже и не слышал. То ли он с нами, то ли его нет здесь вообще. Словом, абонент опять временно недоступен.

Мне становится его жалко и очень хочется обнять и прижать к себе. Наверняка у меня комплекс матери Терезы, хочу обласкать всякого инвалида и калеку. От Зазы, похоже, остался лишь опустошенный футляр… Кроме пыльной обочины жизни, ничего его не ждет. Известно же, что в душе человека всегда хранятся радиоактивные отходы, омертвевшие отбросы будней, и что именно эти отходы занимают все пространство его жизни, не оставляя в ней места для живого чувства, для живой мысли. А Заза вроде как набит этим мусором под завязку.

Я бы много чего еще успела обмусолить, но мы уже подъехали. Кукла так резко тормознул, что мы еще метров десять скользили с оглушительным скрежетом. Напоследок он еще раз выкрикнул свое «Everybody dance now!». Только я собралась выходить, как Заза остановил меня, ухватил сложенными пинцетом большим и указательными пальцами выпавшую ресницу, бросил ее на язык и, как я уже говорила выше, привел в движение челюсти, будто жевал плотную ядь.

– Ну как, – чуть помедлила я, – а?

– Ммм, охуительно, – отозвался он.

Это была первая моя ресница, которую съел Заза.

Дома я первым делом поцеловала в лоб спящую маму – я очень ее люблю, мама мой идол, – правда, мамочка? Быстро прошла к себе, скинула шмотье и нырнула под одеяло. После круглосуточного расколбаса ломило все тело. Я думала рухнуть в постель и уснуть мертвым сном, да не тут-то было. С полчаса поворочалась, пока не поняла, что только зря надрываюсь. В этот момент все под солнцем сделалось мне ненавистно, – все вокруг суета, и все погоня за ветром. В голове как будто бы лампочка вспыхнула: мне все похуй. I'm was dreamin' of the past. Ну, и встала, искупалась как смогла, поела холодной фасоли… Свинья ведь свиньей! И есть вроде не хотелось, и фасоль не бог весть какой свежести была, а все равно запихала в себя целую миску. Оделась, выскочила за дверь и рванула на маршрутке из своей жопы в город. Дорога, казалось, длилась дольше века. Но в целом все было не так уж и плохо. Главное, были сигареты. Сказано же, если есть в кармане пачка сигарет, значит, все не так уж плохо на сегодняшний день. Пошатавшись по городу и выкурив всю пачку, позвонила ему на мобильный. Он совсем не удивился. Загодя был уверен, что так и будет, в смысле, сто процентов я ему наберу. Как поднял трубку, так сразу: «Скоро одиннадцать». Как будто мы так и договаривались, а я опоздала на деловое свидание. Сказать:

Не спрашивай, читатель; речь – убоже.

Писать о том не стоит и труда.

Я не была мертва, живою не была я тоже, —

было б неправдой, но и такого я не ожидала. Бля! Попыталась воткнуть, что значит это «скоро одиннадцать». Что-то в последнее время я многого не просекаю.

– Где ты? – спрашиваю. – И что делаешь?

– В «Дель Мари», ем хачапури.

– Это где?

– На углу Палиашвили и Кавсадзе.

– Один или с кем-нибудь?

– Я, Нене и Леван.

– Кукла?

– Нет-нет, это парень Нене.

Не знаю почему, но я спросила, приходить мне или нет, – потом только поняла, вышло-то хреново, в виду я имела другое, в смысле, не помешаю ли я их важному разговору. А о чем в принципе могут беседовать Заза, Нене и ее парень? Что там может быть важного, кроме хачапури?