Растворимый Кафка - [5]

– Парень Нене, – представил он мне его так, будто весь его CV вместился в эти два слова. Обо мне же парню сказал: – Хатуна, инженер-программист, – и отпил через трубку грейпфрутовый сок, как бы всем видом своим говоря: вот и все, чем могу вас порадовать…

Официантка без слов, одним взглядом спросила меня: «Что вам угодно?» Я заказала двойной эспрессо. Пока официантка удалялась, Заза рассматривал мои ноги. Я не целка-монашка, но почувствовала-таки неловкость. Потом он попросил меня на минуту выставить ногу вперед. Было ясно, что затем последует какая-то похабная выходка, и все же я подчинилась. Он наклонился и взялся за ногу рукой. Смутиться я смутилась, но вырываться не стала. Не устраивать же тут потасовку. К тому же утренняя фасоль начала подступать – я раздулась, как газовый баллон, и рисковала оскандалиться от каждого лишнего движения. Поэтому я просто пожала плечами и вопросительно взглянула на Нене и ее спутника, скашивая глаза на Зазу: он что, мол, ебнутый?

Тот же, не торопясь, осмотрел мою конечность и, бровью не поведя, процедил:

– Тебя, видимо, ждет большое будущее.

Вот это я понимаю! Не слова, а прямо золото! Cool как тонко шутит. LL Cool J. Приятно как! И не поймешь, когда он гонит, а когда нет. Я совсем уже было собралась его обосрать. Типа, это что такое, ногомантия, вроде хиромантии, хит сезона среди гадалок? Но вслух тем не менее ничего не сказала, а отбила ему эсэмэс, с одним единственным вопросом: «Сам-то ты кто?» Возбужденная и раздувавшаяся от кишечных газов, я была очень довольна собой, вот, думаю, придумала охуенную вещь, наконец-то попала в точку. Кто ж сможет точно сказать, кому сидящая рядом послала свой мессидж – соседу или кому-то за тридевять земель. Его ответ хранится в памяти моего телефона и сейчас: «Моя Мадонна, рад сообщить, что я рядовой Микки-Маус на службе у Господа Бога, именно рядовой, ибо нас много и имя нам легион».

Из кафе мы отправились в «Корпорацию монстров» (так Кукла назвал редакцию журнала «Горячий шоколад»). У него, мол, там дело на две минуты, а потом он свободен. Редакция в трехстах шагах от «Дель Мари», так что мы пошли пешком по Палиашвили. То ли Нене и ее поклонник нас опередили, то ли мы от них отстали, кто теперь скажет? Поначалу шли молча. По ходу я со всей возможной тщательностью понемножку стравливала газы. Принюхивалась, вроде ничего, разве только чуть-чуть пахло… Ладно, на улице не страшно. Переходя от угла к углу Бердзенишвили, замедлили шаг, верней, он приостановил меня, подхватил из подглазья ресницу и отправил в рот. Это так, для справки.

Вот еще! Ресницы у меня пошли выпадать, что ли? Неужели, думаю, болезнь есть такая.

А он повернулся ко мне и тихо сказал:

– Знаешь, я импотент.

Я отмахнулась, как бы проигнорировала сообщение, а ему только того и надо было, чтоб втянуть меня в свои заебы. Не отвечать же мне тогда было, что вот, мол, досада, так ведь хотелось от тебя ребенка. А он держится так, будто это я к нему подъезжаю, а на самом деле, я же знаю, что это он из кожи вон лезет, чтобы мне понравиться.

– Ты сейчас пишешь что-нибудь? Над чем-нибудь работаешь? – задаю самый слащавый вопрос, от которого всех писак прямо-таки воротит. Может, и прикидываются. Отчего же, может…

Он чуточку скривил губы. При известной доле воображения это можно было даже принять за улыбку.

– Да вот новеллу задумал, – отозвался он вслед за легкой паузой и выдал чуть не монолог. – Действие будет происходить в Праге. Главный герой пробирается как-то ночью на Олыпанское кладбище, тайком раскапывает могилу Франца Кафки, достает его кости и тащит в мешке к себе домой. Очищает от земли и моет череп, челюсти, позвонки, зубы, ребра… Потом разбивает их молотком на кусочки, пропускает через кофемолку и обращает в пыль. Каждое утро берет ложку этой пыли, сыпет себе в стакан, добавляет столько же сахару, заливает кипятком, мешает и пьет. Как сюжет, ничего особенного, – дает сам оценку, – но вот заглавие мне нравится. В принципе, из-за названия собираюсь написать. «Растворимый Кафка», так будет называться, – и почему-то сам же перевел: – Instant Kafka.

Две минуты в редакции затянулись на полчаса. Заза и главный редактор о чем-то горячо спорили на балконе. Бла, бла, бла. О чем, мне не было слышно. Впрочем, догадаться было нетрудно: об устранении из Зазиной статьи похабных и пошлых слов. Ну их в жопу, думаю, и вообще, на фига такому буржуазному розовенькому журналу, как «Горячий шоколад», такой нищеброд-автор, как Заза. Я устроилась в глубоком мягком кресле. Монстры монстрами, а кресла у них что надо! Сидя, я наслаждалась видом: в раме окна Заза и редактор смотрелись, как на экране. Кто не видел Шорэну Шавердашвили и Зазу Бурчуладзе, тому трудно будет представить то, что я сейчас скажу: и первая не Монсерат Кабалье, и другой – не Фреди Меркюри, но в обоих в тот момент было что-то эдакое… будто еще немного, и они споют «Барселону». И не успела я подумать про «Барселону», как уж, не знаю отчего, из-за недосыпу ли, или от массы сигарет, или от разгулявшихся в животе газов, головной боли (перед месячными, – хорошо, в сумочке завалялся пакет, предусмотрительная женщина всегда его носит с собою, я применила его в уборной «корпорации». Не уборная, а Эрмитаж, – неудобно срать даже, – и аромат, аромат, аромат… чувствуешь себя в парфюмерном бутике. Бля! Какие там