Рассвет в декабре - [13]

Наконец щелкнул замок заботливо-осторожно прикрытой двери квартиры. Потом бухнула железом дверь лифта на площадке лестницы. Слабо загудела, пощелкивая на каждом этаже, убегая вниз кабина…

Немного погодя в дверь комнаты, где он лежал, добросовестно заглянула Нина, посмотреть, как он там?

Все, по-видимому, было нормально, в порядке: он спокойно лежал, вытянувшись, и молчал.

Некоторое время она неопределенно выжидательно смотрела ему в лицо. Она давно уже не могла вызвать в себе того непосредственного чувства испуга и сострадания, какое охватило ее однажды при первом посещении больницы. Тогда ее поразило отсутствующее выражение его лица, его недоступное молчание. Непонятным, недопустимо нелепым показалось, что ее такой привычный, домашний, здоровый отец вдруг должен, точно несправедливо приговоренный к наказанию, лежать раздетый на койке среди многих посторонних людей, под одинаковыми одеялами…

Теперь же, когда отец привычно и скучно, томительно долго все лежал и лежал на диване дома, все это в ней притупилось, сделалось частью быта.

— Тебе ничего не нужно? Ты, может, поспишь?

— Посплю. Ничего.

В прихожей зазвонил телефон, Нина подбежала, приглушая голос, прикрывая трубку рукой, внятно кому-то отвечала. Холодно. Твердо. Потом с возрастающей досадой:

— Нет… Нет, говорю… Ты что, не понимаешь слова «нет»? Ну, не могу никуда уходить! Это все отпадает, отменяется, отваливается, нельзя, не могу!.. Слава богу, додумалась!.. Вспомнила?.. Ну вот, а я отпадаю. Отстань, переживу.

Громковато щелкнула с размаху пристукнутая трубка.

Снова телефонный звонок. Нина сразу же срывает трубку.

— Не могу я по очереди всем идиотам долбить по сто раз одно и то же!.. Тебе сказали? Чего же ты опять трезвонишь? Ах, вот что придумали? Прямо ко мне? Здорово! Человек лежит, а вы симпозиумы у него на голове придете устраивать?.. Постой, меня зовут. Папа, ты мне? Я ору громко? Извини!

— Почему ты отказываешься? Из-за меня? Пускай приходят. Кто там просится?

— Да что ты? Ерунда. Собраться хотят, просто так. Подумаешь, важность.

— Пускай. Почему у меня на голове? Они же у тебя в комнате могут? Ну в столовой. И пускай. Мне-то что? Даже интересно.

— Ни за что! — с неуверенной надеждой сказала Нина, — Ты не понимаешь. Они музыку еще пустят. Стульями двигать, ногами шаркать станут. Цирк!

— Мне и забавно. Цирк? Я с удовольствием послушаю издали, как клоуны хохочут… львы рычат… Даже развлечение.

— Нет, нет… Это ты просто, думаешь, ради меня, а мне-то, в общем, наплевать. Ведь это они просто так задумали!

— Пускай. Пускай приходят.

— Ты сам увидишь, что это… нельзя. Они горланить тут начнут…

— А мы тогда их выгоним.

— Конечно, чуть что — я сейчас же выгоню… Нет, все равно это как-то подловато! Нет. А?

— Пускай.

— О-ох, прямо не знаю… Вообще-то они не такие уж… — Нина медленно подошла к телефону и раздраженно буркнула в трубку: — Ждешь? Черт с вами. Ладно. Приходите. Только тихо.

К вечеру они начали приходить. Звонили коротко, едва ткнув кнопку звонка. Войдя потихоньку, смешливо сердито шикали друг на друга в прихожей, напоминая, что тут надо потише, уходили, закрывались в Нининой комнате, и тогда оттуда доносились негромкие, сдержанно-оживленные, молодые голоса.

Звонков было мало, а народу собралось порядочно. Наверное, поджидают друг друга на лестнице или встречаются у метро, чтоб не беспокоить лишний раз звонком, подумал Алексейсеич, деликатно все-таки! — и тут громом грянула было, но сразу заиграла чуть потише музыка.

Заглянула Нина, раскрасневшаяся, блестя глазами, оживленно, но как будто не очень весело:

— Ну как? Так не очень громко? Ты смотри не стесняйся, говори сразу! — и мгновенно исчезла.

Он лежал один в сумерках, рассматривал кружок света от ночной лампочки на потолке, и пробовал вслушиваться в музыку, но ничего хорошего у него не получалось. На минуту как будто возникает что-то заманчивое — музыка тронет тебя за руку и поманит за собой, но тут же точно с дороги съедет и пойдет колесить вкривь и вкось, подскакивая на кочках, петляя и путаясь.

Ну что ж, это музыка нового века, другого поколения, им она, наверное, что-то говорит, а я человек своего века — не столетия, а просто своего человеческого века, вот и все…

Долгое время спустя возникло что-то другое, знакомое, хотя, кажется, и не слышанное никогда, что-то тихонько покачивающее, медлительное, что опять тронуло его за руку, сказало: «Пойдем со мной» — и повело какой-то плавно текущей дорогой. Наверное, сентиментальная музыка невысокого сорта, а вот обрадованно откликается в тебе что-то забытое, не заметишь, как начал улыбаться, глядя на свой кружок света… Ну что ж? Если мир погибнет, то не от избытка сентиментальности…

Потом опять пошло прежнее, и он перестал слушать.

Давно уже ему казалось, что в передней кто-то топчется, прохаживается. Кто-то высморкался, сухо, без надобности.

Выждав момент тишины, он спросил:

— Что это вы там стоите в прихожей?

— Ухожу! — огрызнулся голос.

Опять заиграла музыка, зашаркали ноги танцующих в столовой. Порядочно времени прошло, он совсем позабыл про того в передней. Скрипнула дверь, лёгкие каблучки простучали из столовой через переднюю к уборной. Потом обратно. Девичий голос весело окликнул: