Рассвет в декабре - [12]

Беспричинная, необъяснимая, давно позабытая радость наполнила его: это скрытое грязными облаками небо на самом-то деле ведь всегда ясное и синее! Как же он об этом позабыл и даже верить перестал.

Он лежал потихоньку, весь погрузившись в детскую радость от мысли: вот мне сейчас не видно, а ведь это правда, оно где-то светлое, синее. А правда не может ведь перестать быть правдой, то есть стать неправдой! До чего это удивительно просто и ясно. Ему почему-то стало казаться, что это очень-очень многое может ему объяснить, только надо как следует обдумать.

Судя по беспокойной толкучке в облаках, по праздничным вспышкам этих солнечных просветов, скоро наступит лето. Он-то, правда, его не увидит, но лето все-таки будет, и ему отрадна мысль, что яркое жаркое лето с открытым безоблачным небом опять будет отражаться в этом самом зеркале на стене, когда Нина, как всегда, причесываясь перед ним, нетерпеливо морщась, с досадой от вечной спешки, будет драть гребешком густые волосы.

Зашла навестить и поцеловать его перед уходом жена. Два-три раза в неделю теперь она поневоле уезжала иногда до позднего вечера ухаживать за Маргаритой.

Маргарита была какой-то дальней, «загородной» теткой Алексейсеича, давным-давно им самим позабытой, да и его позабывшей, совсем чужой теткой.

В те дни, когда Алексейсеич еще только начинал прислушиваться к сухому шороху порывов вьюги и жену его даже не пускали к нему в больницу, она, не находя себе места, металась и мучилась от невозможности хоть чем-нибудь ему помочь, к чему-нибудь приложить перекипавшие от невыносимой тревоги в ней силы, ей попалась на глаза помятая новогодняя открытка с красномордым дедом-морозом. Поздравление, на которое никто и не подумал ответить, оказывается, было составлено теткой не без ядовитости в том смысле, что, желая всем жить во всяком довольстве и благополучии, она просит не портить себе настроения мыслями насчет других людей, которые никому на свете не нужны.

Смысл этой старой, просто никогда прежде не дочитанной открытки вдруг представился жене Алексейсеича совсем по-новому. Сначала ей стало ясно, что это колючий, искаженный досадой или злым отчаянием, но как-никак — зов о помощи. Потом неожиданно она почувствовала внезапный интерес. Тетка Маргарита ведь его тетка. Она знала его мальчиком, она — какая-то малая дальняя частица его прошлой жизни. И тут она вдруг обнаружила: открытка помечена прошлым Новым годом! И уже в страхе, что опоздает, она бросилась к вокзалу, села в электричку и сорок пять минут спустя с великим облегчением убедилась, что тетка Маргарита жива, ядовита, изобретательно капризна, считает весь свет виноватым в том, что ей под девяносто, временами просто слабоумна, злопамятна, противно слезлива и тем не менее действительно заброшена состарившимися сыновьями и пожилыми внучками, несчастна и нуждается в помощи.

С тех пор, подобно карлику, упросившему Синдбада-Морехода перенести его на спине через ручей, Маргарита со своими бедами и заботами уцепилась и поехала на ней, и уже не давалась, чтоб ее сбросили со спины на землю.

В доме мало-помалу поневоле сам собой установился распорядок жизни, приспособленный к тому, что, хотя в доме все лежит и лежит Алексейсеич, жене его все-таки нужно ходить на работу, покупать продукты, готовить и по очереди с Ниной дежурить.

Все окружающие, даже Нина, понимали и одобряли решение жены Алексейсеича не оставлять (в весьма ненадежном ее положении) работу. Другое дело эти ее постоянные поездки на электричке к тетке Маргарите — это была уж такая нелепость, с которой Нина примириться никак не могла. «Нечего сказать, нашла мамаша время благотворительностью заниматься!» — передергивая плечами от возмущения, говорила она Олегу.

Олег, обрадованный, что она с ним вообще заговорила, энергично поддакивал и тут же натыкался на холодный отпор.

— Чтой-то ты очень уж бойко спешишь последнее время со мной соглашаться, стоит мне что-нибудь сказать? Это скучно становится. Какой-то король попросил своего главного министра: пожалуйста, возражайте мне хоть изредка, чтоб я чувствовал, что я не один в комнате!

— Тут как-то возражать, извините, ваше величество, нечего. Уж очень вопрос простой.

— Ага. Чем меньше человек знает, тем проще ему все кажется… Я тоже не очень понимаю… Тут, знаешь, может быть так: мамаша, как пожарный на вахте, дежурила около него. Может, двадцать лет. Все время наготове, в случае чего, тут же броситься гасить какую-нибудь несчастную спичку, от которой затлела на кухне тряпка. И вдруг загорелся, запылал разом весь ее дом, а ей говорят: «Отойдите к сторонке, тушить будут без вас!..» Ах, так? И кинулась тушить чужой, чей попало домишко. Маргарита под руку попалась, не знаю уж как, вот она за нее схватилась. Теперь и сама не рада. Но с ее характером она не бросит, нет.

Перед уходом жена заботливо сказала ему все необходимые слова, сделала все необходимые приготовления. Нина оставалась дома. Она и Нине повторила, как, в случае чего, себя вести, что где стоит и куда звонить в случае чего. Все это Нина знала не хуже ее.

Он лежал, не слушая их деловитого разговора, и думал о том, что болен так уж долго, что, кажется, исчерпал в своих близких весь положенный человеку в беде лимит внимания, заботы, тревоги и готовности бросаться к нему на помощь. Весь запас долготерпения и доброты. Всему когда-нибудь приходит конец, они не виноваты. Правда, он тоже.