Рассвет над Киевом - [15]

«Противник» понял, что я допустил просчет, и постарался забраться еще выше. Если только Романенко отлетит подальше, то, пользуясь преимуществом в высоте, станет клевать меня, а я вынужден буду только защищаться. Мне оставалось одно — немедленно кинуться за ним и, связав боем, помешать набрать высоту. Не сумею — проиграю.

Романенко, видя, что мой «як» направляет нос за ним, защищаясь, резко развернулся на меня.

И снова лобовая атака, после которой пытаемся зайти друг другу в хвост на виражах. Теперь решает успех только техника пилотирования. Кто лучше будет виражить, тот и победит.

Правильный вираж — это идеальная окружность, и летчик самолетом, точно циркулем, должен прочертить ее в воздухе. Здесь требуются ювелирные движения и большая сила. Силы у меня хватит. А умения?

Положив машину на левое крыло градусов под 70-80, я вращаю ее с наибольшей угловой скоростью. Мотор — на полной мощности. Горизонт, небо, солнце мелькают в глазах. Земля подо мной кружится волчком. Только самолет Романенко словно застыл слева. Но я-то понимаю, что это значит — «противник» не уступает. Стоит мне чуть перетянуть или ослабить рули управления — и мой «як» собьется с этого наивыгоднейшего ритма кругового бега, а истребитель Романенко прильнет к нему сзади. Один, два, три… много виражей. Перегрузка вдавливает меня в сиденье, вес увеличивается, наверно, раз в пять — семь. Мутнеет в глазах. Ноги, руки словно свинцовые и плохо повинуются. А «противник» все ни с места. Просто заколдованный круг. Напрягаю до предела мышцы. Самолет от чрезмерного усилия, точно живое существо, судорожно дрожит, как бы предупреждая: «Полегче на поворотах, а то не выдержу». Дальше принуждать «як» нельзя: он сорвется в штопор, а это равносильно тому, что в рукопашной схватке поднять руки.

Снимаю давление с рулей управления. Мой «як» опускает нос и чуть зарывается. Это уже нарушение правильности виража, но и оно бывает полезно. Романенко, видно, тоже надсадил свою машину, и я каким-то чудом подбираюсь ближе к нему. Еще небольшое напряжение — и он будет на мушке. Момент! Но… темнеет в глазах. Опасаясь, что «противник» воспользуется моей слепотой, притормаживаю.

Снова вижу свет. Но где Романенко? Он чуть ли не сел ко мне в хвост. Скорей подальше от такой близости. «Противник» отстал. Он опять сбоку в прежнем положении. Меня разбирает задор, но выше себя, как говорится, не прыгнешь. Я на виражах не в силах побороть Романенко. Нужно придумать что-то другое. Перейти с горизонтального маневра на вертикальный? Это сделать не так просто. «Противник» умен и ловок, он воспользуется переходом и может оказаться у меня сзади. Все же решаюсь. Не выводя самолет из виража, перевертываю его вверх животом и бросаю выше Романенко.

Рывок! И я лечу вниз головой. Но «противник» оказался не там, где я рассчитывал. Он ускользнул и уже в перевернутом положении подбирается ко мне сзади. Несколько секунд, направляя машины друг на друга, оба виражируем вниз головой. Потом новые рывки, и наши «яки» завертелись колесом. Порой перестаешь понимать, где верх, где низ. В глазах то свет, то тьма.

Сколько времени прошло в этом урагане, никто из нас не заметил. Только близость земли заставила обоих опомниться. И мы, точно по команде, кинули машины в небо и разошлись в разные стороны.

— Ну как, хватит? — слышу в наушниках хрипловатый голос Романенко.

— Пока еще есть бензин — скорей на посадку!

На аэродроме, разгоряченные, точно после жаркой парной, стоим друг перед другом. Гимнастерки хоть отжимай. У обоих красные от перегрузок глаза, но оба довольно улыбаемся. Победа никому не досталась, и мы хорошо понимаем почему. Я испытывал такое ощущение, словно давным-давно знаю Романенко. А это был первый день нашего знакомства. Но в небе люди сразу понимают друг друга. И я, как старому приятелю, говорю:

— Здорово у нас получилось!

Саша привел в порядок волнистую черную шевелюру, накрыл лобастую голову пилоткой и шутливо спросил:

— Ты сколько весишь?

— Семьдесят пять кило.

— Я тоже. А рост?

— Сто семьдесят пять.

— И я тоже! А c какого года?

— С двенадцатого.

— Я тоже. — Романенко смеется. — Теперь ясно, почему никто из нас не сумел сесть в хвост. Закон механики — одинаковые тела по весу и объему не могут перетянуть друг друга… Кстати, про лобовую атаку. Я тоже думал с нее как можно раньше свернуть, чтобы выиграть время для виражей, но ты меня опередил.

Я удивился такому признанию:

— Но почему же ты мгновенно перешел на вертикаль? Я решил, что ты заранее это обдумал.

— Что же мне оставалось делать? Это была единственная возможность защищаться. Иначе я проиграл бы бой.

— И ловко же ты этим воспользовался…

— Хотел было только, но ты вовремя разгадал… Откровенно говоря, когда мы начали кувыркаться, я здорово боялся за наши машины: выдержат ли?

— А за себя? — спросил я. — У меня, например, частенько темнело в глазах.

— Это ерунда. Мы все выдержим, — убежденно заявил Романенко.

Вот я и напомнил ему о нашем «бое» и об этих словах.

Сашино лицо просияло:

— Не забыл?

— Как видишь.

За время Курской битвы у Романенко счет личных побед перевалил за двадцать сбитых самолетов. Личная храбрость, летное мастерство, трудолюбие рассеяли настороженность командования. Его снова представили к званию Героя Советского Союза и назначили командиром полка. Я от всей души был рад за товарища.