Рассвет - [51]

Раз это даже до вас дошло.

И я не ангел — тут ты тоже в корень зришь. Да и не претендую. И когда-нибудь всем за свое приходится отвечать. Мне тоже придется. Но не сейчас. И не здесь. А вот твое время пришло… А насчет «своих» и ментально близких… Да — с азиатами сложновато будет. Они плохо предсказуемы. Но по мне уж лучше с ними, чем с вами. Насчет вашего поведения — прогноз во все времена однозначный! Вы же продажные, алчные и жадные до рвоты. Будете так же крысятничать, шакалить и терпил гнобить, как и раньше. Возможности для того сейчас сказочно неограниченны. Но! — Зимний назидательно воздевает к небу здоровую руку с указующим перстом, — Былой мощной машины за вами теперь нет! Нету больше ни лагерных, ни телевизионных вышек! Так что навряд ли особенно развернетесь. А здесь — уж точно! Я не дам… Ну а за то, что стойку держишь — завалю тебя сам. По легкому и скоренько. А остальных отдам вот им. Пусть что хотят то и делают. — Зимний оглядывает недавних пленников, тоже подтянувшихся к месту неожиданного диспута.

— Вопросы на счет своей дальнейшей судьбы, у кого-нибудь еще будут? — весело и по-свойски сочувственно интересуется Валерон у приговоренных, истекающих холодным и липким смертным потом, стоящих на коленях в центре окружающих их суровых безжалостных людей. И оскаливается. Тоже весело. И жутко.

Один из пленных, вдруг выпучив дикие глаза и всхлипывая — тонко заголосил.

— Мужики, не надо. Прошу, не убивайте! Я работать буду. Пользу приносить. Все что угодно. Только не убивайте. Прошу вас. Мужики! — голос улетает куда-то в область совсем высоких частот.

— Эх, мил человек! — Зимний сопереживательно и проникновенно, шумно вздыхает, — да я бы с дорогой душой тебя уважил, но только еще Карл Маркс лохматый, давно сказал, что рабский труд самый непродуктивный. Ну и кто я такой, чтобы с такой глыбой спорить? К тому же ты в своих ручонках потных ничего ведь тяжелее стакана и сложнее свистка не держал. Ну какой нам с тебя бездельника прок, сам посуди? И резко обрывая свою издевательски — показушную игру, бросает лысому Георгию: «Один мой, двое ваши. Силь ву пле, мадам и месье…» (S'il vous plait — Будьте любезны; франц.)

— Авек плезир, — неожиданно в масть откликается беженец Жорж, (Avec plaisir — С удовольствием)

Куда крестьянину податься?! Сплошь эрудиты вокруг! Плюнь — в интеллектуала попадешь.

…Что сказать о финале этой сцены? Разве что сакраментальное: «все они были плохими парнями, и вдобавок собирались лишить жизни меня и моих друзей». Занавес.

Ах да: Зимний в результате остался при своих. Его положительная десятка за освобождение беженцев — нивелировалась отрицательными десятью пунктами за казнь импозантного мордоворота. Ну а я в плюсе на тот же червончик. Мелочь, а приятно.

На кой нам было нужно лезть на превосходящие силы противника?

Превентивная мера. Чтобы ни у кого на другом берегу в дальнейшем — даже в зародыше не возникало ненужных идей о возможности экспансии в данном направлении. Это наша земля! И точка!

Плюс — люди, которых пятнистые гнали, как в белорусской деревне перед сожжением в сарае, тоже сыграли свою роль.

Да и вообще у меня на подобных чертей глубокая идиосинкразия, вызывающая дикую жажду крови. «Такую личную неприязнь испытываю, что даже кушать не могу!»

… - Дорбальдо! — вытирая саблю, подвел итог Зимний. Высморкался, отвернувшись в сторону от свежих трупов, заставив верного Сережика резво шарахнуться в сторону от босса. И уловив недоумение во многих взглядах повторяет, — Нормально говорю! Это наша песочница!

Долгий и липкий взгляд в упор поневоле заставляет оглянуться… Котова! Снова трется рядом, чертовка! Нда, ситуация. И что же мне, Ирэн — теперь с тобой делать-то?

Глава девятая. Апрель. Третья неделя

Неожиданно эффектно даже для самого себя — прямо по-ковбойски, взлетаю в седло под очередным, старательно незамечаемым длинным взглядом Котовой. Само — собой, Ирэн явно не против проследовать к месту новой жизни — не одной из беженок, тянущихся за телегами, а поглядывая на мир с высоты, да еще и прислонившись к одному из высокоранговых самцов мощного прайда. Даже не надейся — не предложу, Кошка.

Финита ля комедия. «Умерла так умерла». Так что ноженьками стройными асфальт топтать придется, Ира… И принесло же тебя на мою голову!

Шептун и Зимний похоже влегкую просекают мое неуютное душевное состояние.

— Судя по всему — не мимолетное у вас с этой притти вумен было? — пристраивая своего Майбаха борт в борт к моему Поршу, закуривая интересуется Валентин. Наши стремена — «чокнувшись» — звякают как рюмки.

— Угу. «Лав стори» длиной в пять лет… Жили вместе. Совсем еще недавно.

— Ого! Вот это поворот сюжета, — присвистывает Валерон слева, — Да, братцы — жизнь она порой поинтересней сериала будет. Бразильского. Или мексиканского… Вода есть у кого?

— Класс! — подхватывает художник, — Держи. А я-то переживал, что без кинематографа заскучаю. А тут ведь реальная «Санта — Барбара» прямо на глазах намечается. С доставкой! Нет — круче! Скорее даже — иммерсивный театр! (от англ. immersive — «создающий эффект присутствия, погружения», театр вовлечения, где зритель — полноправный участник происходящего действия). Сильно! Может, еще и самому повезет в спектакле поучаствовать… Егор, если тебе нужен будет кто — записки в тайные места закладывать или еще чего, можешь смело положиться на старого доброго Шептуна. Я — могила, командор! Надежней не найдешь. Ты же знаешь.