Рассвет 2.0 - [31]

Из санатория меня выписали с оговорками — мол, надо реабилитацией заниматься, тренажер велели заказать специальный. Мол, никакой Службы еще с полгода. А я и не собирался на службу устраиваться, если честно. Хотя и проблем никаких не замечаю — прекрасно хожу, бегаю, прыгаю, танцую даже.

До Челябинска я добрался на стратоплане — все-таки три тысячи километров почти. Можно было взять одиночный джет, но я как-то стал опасаться полетов и поездок в индивидуальном транспорте. В Челябинске не задержался, сел на магнитку и поехал на северо-восток по Уральской Дуге.

Я выбрал скоростной поезд без остановок. Мимо мелькали гроздья городских кварталов, синие горы вдали, березовые рощицы, сосновые леса, озера, снова кварталы причудливых зданий, утопающих в зеленых садах. Уральская Дуга — одна из ОПЗ («областей плотного заселения») — не город, не мегаполис, протянувшийся чуть не на триста километров с юга на север. Просто дуга, где городские районы переходят в заповедник, он дальше — в поселок, тот — в лесопарк, и снова начинается городской район, и озеро, где запрещена застройка, и горный резерват, и снова поселок. Где люди живут практически везде — но неплотно, разделенные полосами парков, садов, заповедников, которые, в свою очередь, прорезаны магнитными дорогами и дорожками для личного транспорта.

Это не душный город с куцыми островками скверов и садиков, не деревня без современных удобств. Это Дуга. Таких агломераций на Земле множество; Рурский район, где один город перетекает в другой через улицу, возник еще в ХХ веке, а теперь их сколько угодно. Шанхайская Агломерация, Сердце Америки — Вашингтон/Нью Йорк и окрестности; Ленинград скоро встретится с Москвой в «Русской Тройке» (Великий Новгород уже влился туда). По сравнению с ними Уральская Дуга не так уж велика.

И все же, когда приезжаешь в агломерацию, не оставляет мысль: нас слишком много. А места, пригодного для заселения, после войны и подстегнутого ею климатического коллапса осталось мало. Конечно, теперь у нас есть Гренландия, заселяется прибрежная Антарктида — зато не стало Японии, а от экватора люди уезжают подальше, там только поля фотовольтаики и гроздья пищевых фабрик.

Нас уже опять почти двенадцать миллиардов. Мировой Совет ввел ограничение — один ребенок на женщину. Мы стали значительно дольше жить. Смертность очень низкая. Все это прекрасно, но… нам нужно выходить за пределы Земли.

Все это так очевидно, знают об этом даже маленькие дети. Но когда речь идет о том, что именно ты должен отправиться в мир, где нет магнитных дорог и уютных кафе, а есть неизученная и опасная флора и фауна… Не в экспедицию, не ради приобретения коэффициентных заслуг, а навсегда. Да и служить там придется не 15, а все 30 часов в неделю, и синекуру для Службы не найдешь, надо вкалывать везде в полную силу. Нет, мы не инды9, мы все понимаем про необходимость жить для общества, но ведь столько разных объяснений, почему каждый из нас не готов улететь с Земли.

Впрочем, кто-нибудь найдется. Я, наверное, нет, у меня здесь слишком много дел — но кто-нибудь найдется. Набирают же колонистов.

Мне же для начала надо выяснить, стоит ли это общество того, чтобы ради него жить.

Я сошел в Кузине — поезд остановился на центральной платформе. Мать встречала меня, я увидел ее издали — и не поймешь, что ей за восемьдесят: спортивная фигурка, пестрое пончо, светлые волосы раскиданы по плечам, лицо женщины «второй половины жизни». Сейчас все так, понятие старости потеряло смысл, у нас теперь есть только люди молодые и зрелые.

Настоящая старость начинается за сто лет или даже позже.

И все же у меня почему-то защемило сердце при виде мамы.

Рядом с ней сидел большой белый пудель Чарли, увидев меня, он вскочил и вежливо завилял хвостом.

Мама побежала мне навстречу. Мы обнялись. Конечно, мы уже виделись в санатории, мать приезжала ко мне, я знал обо всех обстоятельствах ее жизни — нога практически не болит, у подруги Гульнары родился правнук, Чарли научился таскать колбасу из коквинера10; с осени маму пригласили опять читать лекции в Уральском Философском Клубе. И она тоже знала о моих делах — хотя в последние месяцы все они сводились к тому, насколько я научился двигать ногами, вставать, плавать, ходить…

— Сташю, ты можешь сразу пойти к себе, если хочешь. Как я уже говорила, твоя квартира от меня недалеко. Так удобнее. Но я приготовила бигос…

— Пошли-пошли, — я забросил рюкзак на сиденье электропузыря. Целый ряд ярких пузырей стоял у вокзала в ожидании желающих ехать. Мама села на место водителя и небрежно пощелкала старинной клавиатурой, настраивая автопилот. Машина с громким чпоком оторвалась от зарядного столбика и покатила по выделенной дорожке.

Идиллическая картина — мать хочет накормить сына привычной домашней кухней. Вот только мать сроду не готовила ничего, и все время, которое я в детстве проводил с ней, мы питались из автомата или в кафе. Это было неплохо, я ничего не говорю. Но теперь она увлеклась готовкой не на шутку— атавизмы, что ли, всплывают под старость, память предков? Изображает из себя традиционную бабушку, вот только не понять, какой традиции — то русские блюда приготовит, то польские, а то вообще мексиканские.