Рассудите нас, люди - [29]

— Может быть, поначалу мне сказать слово — для ободрения, а?

— Ребята ждут Петра, он наш бригадир, старший товарищ...

Тонкий, с раздвоенным кончиком нос Дронова обидчиво наморщился.

Гордиенко медленным взглядом обвел вдруг примолкнувших ребят:

— У нас много пишут, говорят, подсчитывают, сколько приходится на душу населения чугуна, нефти, электроэнергии сейчас и сколько всего этого будет через пятнадцать лет, А вот сколько положено на душу населения счастья — умалчивают. А следовало бы наконец заняться этой весьма необходимой проблемой человеческой жизни... И я глубоко уверен, что скоро, очень скоро вопрос о счастье станет в нашем государстве главным вопросом, — пришла пора. Я не знаю, как велики в стране запасы этого счастья, и не знаю, сколько приходится на вашу долю. Анка и Трифон. Но то, что вам положено, вы должны получить сполна. Не больше — чтобы не обокрасть других, и никак не меньше — дабы другие, проворные и бессовестные, не воспользовались вашей доверчивостью и простотой. — Он мельком взглянул на Дронова. — Будьте бдительны! Стойте на страже вашего счастья. Оберегайте его от вторжения пошлости, от грязи!..

Дронов вскочил, вполголоса оборвал Петра;

— Что ты городишь? Кому нужна твоя философия? Хочешь размагнитить ребят? Хорош секретарь комсомольской организации! — Затем, повернувшись к столу, громко провозгласил:

— Товарищи, позвольте мне от лица управляющего и от своего лично поздравить новобрачных и пожелать им долгих лет совместной и согласной жизни и работы на благо, как говорится, нашей отчизны. Управляющий поручил мне преподнести новобрачным ценный подарок. — Дронов подбежал к столику в углу и откинул белую ткань, прикрывающую радиоприемник. Напрягаясь, приподнял его и передал Трифону.

Анка от восхищения подпрыгнула и захлопала в ладоши.

Трифон подержал на весу дорогой подарок:

— Вот это бандура!.. Куда ставить будем?

Кто-то подсказал, смеясь:

— Койку вынесешь, а его поставишь!

Дронов приподнял руку, требуя тишины и внимания.

— Управляющий поручил мне передать, как только отстроится новый дом, вы первые получите в нем квартиру! Ну, довольны?

— Спасибо, — прошептала Анка.

— Ну-ка. ребятишки, выпьем за молодых, — сказала тетя Даша. — Девочки, не отставайте! Дети; Аннушка, Триша! Живите дружно, любите друг друга, не обижайте друг друга. Милые вы мои!.. Благословляю вас. Давайте я вас поцелую. — И поцеловала троекратно Анку, затем Трифона. — Поцелуйтесь и вы... А мы выпьем!

И когда Анка. маленькая, чистенькая, в белом платьице, вскинула лицо, а медноволосая голова Трифона нависла над ним, все захлопали, зашумели, потянулись к ним чокаться...

Дронов строго распорядился:

— Токарев, ты следи за этой половиной стола, А ты, Петр, наблюдай за этой стороной. Чтоб все было тихо и мирно. Кто перехлестнет, того за шиворот и — вон! А то комсомольская свадьба черт знает во что может превратиться...

Я захмелел от первой же рюмки... «Каждому — долю счастья, — размышлял я, повторяя слова Петра. — А если не доля, а нечто огромное, целое и неделимое, из ряда вон выходящее — Женя? Как тогда?..» Я позавидовал Трифону: Анка, такая хорошенькая, будет без умолку щебетать, смеяться, хлопотать — всегда рядом с ним. Только бы этот дьявол не угасил в ней веселую искру...

Все текло мимо меня — время, возгласы, «горько», смех, сверкание света в бутылках, лица людей, — как река, в вечность. Я сидел недвижно и молча. Было одиноко, тепло и грустно... Кто-то потрогал за плечо, я очнулся. Возле меня и Петра стояли, обнявшись, Трифон и Анка.

— Она хорошая, Анка, — проговорил Трифон, и глаза его увлажнились и позеленели, как весенняя молодая листва — от вина, от нахлынувшего чувства любви. — Нам с ней, ребята, легко будет...

Анка сказала чуть заискивающе:

— Я вам буду завтраки готовить, комнату прибирать, в магазины ходить...

— Алеша, Петр, ну, скажите нам «горько», — просил Трифон.

— Ох, горько, ребята! — сказал я.

От мысли, что Анка будет жить в одной комнате с нами, я даже протрезвел. Но потом оттолкнул от себя эту мысль: какая разница, где они получат свою долю счастья!..

— Ладно, — согласился Петр Гордиенко. — Потеснимся.

Ребята расшумелись. Тете Даше поставили на колени аккордеон. Наметанным взглядом отыскала она тех, кто всегда поддерживал ее в песнях.

В дверь входили и выходили люди. От суматохи, от мелькания лиц заломило в глазах. Затем все слилось воедино, завихрилось, с грустной протяжной песней отодвигаясь все дальше и дальше — в какой-то туман, в небытие... И оттуда, из тумана, из небытия выплыла и встала передо мной Женя, встревоженная и сияющая. Знакомые, похожие на рожки, завитки на лбу, по белому платью рассыпан красный горошек — как живая... Я слабо, по-хмельному улыбнулся прекрасному и сладкому видению. Сбоку почему-то возникало ухмыляющееся лицо брата Семена. Какое чудовищно нелепое сочетание, какая чушь! Я закрыл глаза и тряхнул головой: видение не исчезало, оно наплывало на меня. Я медленно поднялся.

— Женя, — прошептал я видению. — Это ты? Как ты здесь очутилась? — Я боялся дотронуться до нее.

Семен, проталкиваясь к новобрачным, ткнул меня кулаком под ребро.