Расстрижонка - [39]

– А рабы?!

– А что рабы? Они, как и все другие караванщики, на Воеводовой земле стояли. Не на кораблях. На его земле — его закон. И ведь наперёд сказано про то было. И князь Муромский купцам загодя говорил — не возите невольников через Стрелку. Бессермены бессмысленные не поверили, вознамерились владетеля православного обмануть. Поплатилися. Так об чём спор-грусть? Об законном ущемлении обманщикам магометанским? Ворьё чужое наказано, а вам печаль? Вот и выходит, что вы тут даром лаятесь, другой день время княжеское на пустую болтовню переводите. А сделал-то Воевода Всеволжский — всё по чести, по-добру сказал заблаговременно, по закону своему на своей земле, по Указу князя ему даденной. Ну, мужи добрые? Кто противу воли князя нашего, Андрея свет Юрьевича, слова похабные выскажет?

Хоть и не сразу, но до некоторых бородатых голов дошло. Что есть какой-то странный, никогда не виданный, ни на что не похожий запрет. Который просто так, с полпинка — не завалится.

Разговоров было множество. Горячие головы уже и хоругви подымать собирались:

– Пойдём, вышибем Ваньку-лысого! И духа его не останется!

– Ага. Эка невидаль! Да мы и не таких…! Но… Тебе голова твоя как — шею не жмёт? Боголюбский-то за своеволие… взыскивает.

«За своеволие» — само собой. Но то, что Андрей не будет поддерживать экспорт рабов из своих земель — всякому понятно. Ростовско-Суздальские князья прекрасно понимают недостаточность населения на своих землях. Они специально привлекают переселенцев и с Юга, и с Севера, дают им земли, строят для их защиты крепости, предоставляют кредиты на обустройство.

Андрей не может запретить вывоз рабов — незаконно, но если это сделает кто-то другой, «псих лысый» — «флаг ему в руки». «В русле общегосударственной политики».

Вот был бы здесь не Суздаль, а Рязань, не Андрей, а Калауз — картинка была бы другой: в Рязанское княжество последние десятилетия идёт куда более мощный поток переселенцев с Юга. Людей пришлых много больше, «и лишние есть». Но верховодит в Залесье Суздаль. Конкретно — Боголюбский. Мораль: работорговцам — облом.

По слухам, были планы натравить на меня разные лесные племена, эмира, половцев, Муромского и Рязанского князей, новгородских ушкуйников и пиратов Каспийского моря.

Здесь про Карибское — не в курсе. А то и тамошних флибустьеров, буканьеров и корсаров запланировали бы.

Маразм групповой обиды местных работорговцев из числа «узорчья земли Русской» — побулькал и растёкся. Одни начали обхаживать «гречников». Купцы, ведущие торг невольниками на юг — в Сурож, Кафу — присутствуют в Залесье. Они-то и стали главными выгодополучателями моей невидальщины: закупочные цены на их «товар» снизились.

Другие «страдальцы» двинулись обычным русским путём.

«Закон как телеграфный столб: его нельзя перепрыгнуть. Но можно обойти» — исконно-посконная мудрость. Куда старше самих телеграфных столбов.

– А скажи-ка ты, славный боярин Лазарь, а сколь возьмёт твой э… Воевода Всеволжский, чтобы э… приподзакрыть глаза на лодейку с моим «белым деревом»? С таким, знаешь ли, двуного-двухсисным?

Лазарь краснел и бледнел. Брызгал соплями и фыркал. Пытался вытолкать иных, из особенно прилипчивых гостей, со двора. И очень удивлялся, когда на другой день обиженный боярин или купец весело ему кланялся при встрече и улыбался приязненно.

Цыба, медленно поглаживавшая свой голенький животик мечтательно смотрела в потолок. Мельком глянула в мою сторону и, с затаённым волнением, произнесла:

– Пять сотен гривен кунских без двух десятков. В горшках в подклете закопаны.

М-ый-ёк. Ну них… Это как это???!

– Э… голубушка… а по-подробнее?

– Приходит… такой. А их таких — издаля видать. Начинает с Лазарем разговоры разговаривать. Слуг-то у нас в тереме мало, деваться мне некуда: на стол накрываю, подаю, убираю. Ну, как Лазарь взбеленится да гостя выгонит, я того на крылечке, или, там, в переходе, за рукавочек дёрну да на ушко нашепчу: есть, де, способ, но денег стоит. Мужики-то всё больше — толстые, из-за стола — красные, от беседы — злые. Худое слово… в семь загибов. А что ж господину важному — служанке теремной да не сказать сгоряча? На другой день шлёт слугу: а расскажи-ка, растолкуй хозяюшка, что ты за слова вчерась говаривала?

Цыба задумчиво посмотрела на затрепетавший фитилёк свечи. Улыбнулась. Тот подёргался и погас. Сгорела свечка. Дрянной воск. Надо свой свечной заводик скорее запускать. А вот лампадка под иконой мерцает ещё.

– А ты чего?

– А чего я? — Ты ж сам велел: Устав церковный — честь, знать и блюсть. Во избежание и для процветания. Отвечаю тому подсылу тихо: «Я вчера твоему хозяину добрые слова говорила. Он мне худыми ответствовал. Хочет доброе слово иной раз послушати — за худое пусть заплатит. По Уставу Ярославову — шесть гривен. Три — мне, три — митрополиту. Но можно — все мне. Чтоб хозяину твоему позора не было».

* * *

Дословно формула «Устава» выглядит так:

«Аще кто зоветь чюжюю жону блядью: великых бояр — за сором ее 5 гривень золота, а митрополиту 5 гривень, а князь казнит; а будеть менших бояр — за сором ее 3 гривны золота, а митрополиту 3 гривны золота; а будеть городскых людий — за сором ее 3 гривны серебра, а митрополиту Ъ гривны серебра; а сельскых людий — за сором ее гривна серебра, а митрополиту гривна серебра».