Расстрижонка - [19]

Какое огромное счастье, что у хомнутых сапиенсов пищевой вход совмещён с аудио-выходом! Хотя конечно, есть мастера, которые и «польку-бабочку» сыграть могут. Пищевым выходом. Сохраняя, при этом, другие акустические возможности.

* * *

– Ты сказывал, что от меня детей быть не может. Что… лишай на берёзе. Что видывал в своих… видениях-пророчествах, про измены жены моей, Улиты. Сиё есть лжа. Лжа злокозненная, сатанинская. И сам ты — слуга Проклятого.

– Стоп. Чётче. Что здесь лжа? Что я слуга Князя Тьмы? — Да, это ложь. Что ты отпустил Улиту Кучковну в монастырь? — Сиё правда. Что я видел записи об изменах её в… в моих пророчествах — правда. Однако — ни ты, ни я — ни подтвердить, ни опровергнуть это ныне не можем. Что мы с тобой во многом схожи, что от меня детей не народится? — Сиё — правда. По нашему сходству, и от тебя детей может не быть — вот что я сказал. В чём лжа?

– Ты…! Ты сказал, что мои сыны — не мои!

– Нет! Я это — спросил! А решил так — ты сам!

Ничто так не раздражает человека в споре, как цитирование ему — его же. Ибо это аргумент не из серии — «про истину», но — про самого оппонента. «Я — дурак?! — Нет! Дурак — не я!». Очень опасное оружие в дискуссии.

Андрей был в ярости. У него плясали и кривились губы, бешено тискали посох пальцы. Подобно тому, как мяли рукоять и наглаживали клинок «меча Святого Бориса» в нашей беседе под Янином. Но — ни одного резкого движения, ни одного громкого звука. Бешеный Катай умеет держать в себе своё бешенство.

– Ты обманул меня. Хоть бы и не прямо, словами, но введя меня — твоего господина — в заблуждение. Сиё есть грех. За что и будешь казнён.

– Э-эх… в пятый раз. В пятый раз нашёл ты, брат, причину меня казнить. Зря ты это…

– Анна родила! От меня! Значит и другие дети мои — мои! Значит — я зря, попусту, по глупости свою жену венчанную…! Я об ней худо думал! Я ей казни страшные замысливал! Без вины — виноватил! Грех страшный! От тебя, от наушничества твоего! Сволота ты распоследняя! Сдохнешь, гадина!

* * *

«Вот эти пальчики — сказал Мюллер, — мы обнаружили на чемодане, в котором русская радистка хранила своё хозяйство…

— Ошибка исключена? — спросил Штирлиц… — А случайность?

— Возможна. Только доказательная случайность.

— Это объяснить очень трудно. Почти невозможно. Я бы на вашем месте не поверил бы ни одному моему объяснению — сочувствуя Мюллеру произнёс Штирлиц. — Я понимаю вас, группенфюрер. Я вас отлично понимаю. — Мюллер растерянно сморгнул.

— Я бы очень хотел получить от вас доказательный ответ, Штирлиц. Честное слово: я отношусь к вам с симпатией.

— Я верю вам, группенфюррер.

…

— Постарайтесь вспомнить, Штирлиц».

* * *

Я — не Штирлиц, мне вспоминать не надо. А вот одна русская женщина, хоть и не радистка Кэт, очень бы нам тут помогла. Развеять сомнения этого… «не-группенфюрера». Простого святого и благоверного русского князя. Который совсем не «папаша Мюллер». И давать время на размышления — «постарайтесь вспомнить» — он не будет.

И не надо — у меня время было. Что давать мне время на подготовку — я уже…

– Я высказал в Янине своё предположение. О твоём свойстве. Ты рассмеялся в ответ и привёл в опровержение моих слов — не утверждений, но предположений — своих детей. Я снова сделал предположение о… о неверности твоей жены. Сославшись на виденное как-то во сне писание. Которое есть поучительное, для душ юных, сочинение. Без твоего имени! Ты же взвился и уверовал. Ты! Сам! Узнал себя! Ты посчитал мои предположения — истиной! И уверовавшись в то, что моё «возможно» — правда еси — стал думать и действовать. Погоди! Дай досказать! Улита пошла в монастырь — ты не воспрепятствовал. Увидел наложницу в тягости — потащил к алтарю. Ты — потащил! Ты — не выждал время приличное! От спешки твоей — и суждения народные о твоей похотливости. Ты! Сам! Дал повод! Для таких слухов и сплетен. Теперь Анна родила сына. Ты предположил, что дитя от тебя, и снова, не по истине, не по знанию, но лишь по предположению твоему — собрался суд судить и казни казнить. Голову мне рубить, на дыбу вздёргивать. Ты! Не знаешь! Но уже — рубишь! По мысли своей, по воображению своему — не по сути! Хорошо ли это, Андрей? Ты ж — не девка красная на выданье. Для государя жить в мечтаниях, в выдумках — смерти подобно.

– Мечтания?! Какие мечтания?! Я — знаю! Я знаю, что эта… Анна — ни с кем, кроме меня, не была! Ты! «Мне Богородицей лжа заборонена»! Лжа! Образом светлым прикрываешься! Из преисподней выползень мерзостный!

– Факеншит уелбантуренный! В три христа бога мать…! Оставь Сатану в покое! У Анны ребёнок мог быть ещё от эмира! Что на это скажешь?!

Поломал. Я поломал поток бессмысленных препирательств. Хоть и с визгами, но перешёл к конкретным фактам. «Ты!.. Ты!..» — пустое дело. Криком перекрикивать… Ну, предположим, перекричу я его. Андрей устанет. И негромко скажет:

– Взять. На дыбу.

Нет уж, лучше я первым… Не в смысле: «на дыбу», а в смысле перехода от акустики к семантике.

Успел. Едва-едва. Я тут не один такой умный.

Андрей шумно выдохнул. Чуть расправил плечи, чуть переступил сапогами и уже негромко, с немалой долей демонстративного сострадания к умственно отсталому, пожалел меня: