Расстаемся ненадолго - [65]

В последнее время вообще мало спали по ночам: они с Зайцевым на смену отдыхали днем, а ночью почти всегда работали, невыносимо тяжело работали.

Как неожиданно, непредвиденно получается иногда в жизни. Давно ли они с Верой уезжали отсюда? Наливались в садах яблоки, в палисадниках цвели цветы…

И вот – вернулся. Один, без Веры. Лежит на чужом чердаке. Заряженный пистолет в кармане… Вернулся домой, – а где дом, где счастье, которое так недолго сопутствовало им? Где Вера?

Перед мысленным взором появилось что-то далекое-далекое и в то же время близкое, дорогое. Постепенно оно заслонялось редким сизым дымком.

Зайцев шевельнулся, всхрапнул так громко, что Андрей невольно посмотрел на него. Посмотрел и удивился, увидев его лицо, руки, автомат возле груди. А ведь раньше смотрел и, кажется, ничего этого не видел.

Лето, богатое лето! Андрей поднял голову и глянул на маленькое, в одно стекло, оконце. Уже засветилась свежей просинью летняя заря. Значит, ночь проходит. Он встал, подошел к оконцу. Заря отступала, рассеивалась, с востока медленно плыл рассвет. Из окошка виден был школьный двор, колхозный сад, вербы над рекой и даже кусочек реки. Казалось, она течет медленно-медленно, как этот рассвет, и своим течением шевелит дымку тумана среди прибрежных кустов. Вскоре на школьном дворе стал обрисовываться сваленный тополь, лавочка под Вериным окошком, в саду угадывалась знакомая тропинка. А вон там, на противоположной стороне, виден домик, в котором когда-то жили Андрей и Вера…

Живыми картинками промелькнули в памяти многие дни того времени. Вот идет Андрей в конец улицы. Рядом с ним Вера. Желтый слой опавшей листвы шелестит под ногами…

Это было их расставание. А как же недавняя встреча? Была она или нет? Сдается, и не было никакой встречи, – все промелькнуло, как быстротечный сон, как красивая сказка…

Андрей долго стоял у маленького оконца, через которое только что так хорошо увиделось многое…

Евдокия и жена Жарского раздобыли где-то длинную поперечную пилу и начали пилить тополь, давно очищенный от сучьев. Пила попалась тупая, с плохим разводом, работать ею было нелегко. Отпилили три поленца сверху, кое-как одолели четвертое, а потом пила заклинивалась, хоть ты плачь.

– Пропади она пропадом, такая жизнь! – злилась Евдокия. – Руки повыдергиваешь, пока полено отпилишь. Кого бы попросить, чтобы наточил пилу? Может, ваш муж дома?

– Он и дома и не дома, – посматривая на свои красные ладони, ответила жена Жарского, – его ли это дело? Сколько живем, ни разу не взял топора в руки.

– А кто дрова колол? Вы?

– Почему я? Ничипора просили, а то и ученики…

– Ага, было кому. Ну, конечно! А теперь где черти носят этого Ничипора? Может, и он в лес подался?

– Кто его знает… Наверное, там.

Пила торчала в тесной прорези, а женщины, сидя на толстом гладком стволе, разговорились. Евдокия в фартуке, с растопыренными пальцами на обнаженных до локтя руках, с раздраженным смуглым лицом, разговаривая, поднимала нижнюю губу, а верхнюю вытягивала и в профиль становилась похожей на коршуна. Жена директоpa – полная, розовощекая, голые до самых плеч руки, на голове пестрая косынка.

Поговорить обе любили. Нередко случалось, что разговор их оканчивался бурной ссорой, но бывало и так, что одно слово влекло за собой второе, третье, после одной новости шла другая, и у женщин возникало взаимное доверие. Тогда каждая старалась угодить собеседнице и выкладывала не только то, что сама знала, но и слышанное из десятых уст.

– Что Ничипор! – Евдокия подняла руку с растопыренными пальцами и, как граблями, повела ею по черным растрепанным волосам. – Говорят, и Трутиков в лесу ночует, одни хлопцы дома. И Ладутька куда-то исчез. Шатаются люди кто где, только бы не на фронт!

– Трутиков уже старик, – поморщилась директорша. – А Ладутька… Кто ж его знает! Мой вот тоже хотел идти в армию вместе со всеми…

– Хотел, а сам дома сидит, – подколола Евдокия. – Только мой, бедный, где-то там… Один за всех! – она захлюпала носом. – Ни весточки от него, ничегусеньки…

Жена Жарского пропустила упрек мимо ушей, вздохнула, подвинулась к соседке и таинственно зашептала:

– Они в лес, знаете, чего ходят? Не просто так ходят. Мой там тоже пэру раз был. Только это секрет!

– Какой секрет? – Евдокия подняла на соседку покрасневшие, но сухие глаза. – Фронта испугались, вот и секретничают.

– Нет, не испугались, тут другое. Они прячут в лесу лучшие продукты колхозные и другое добро.

– Что прячут?

– Сало, мясо, муку, крупу, мед… Из колхоза…

– В лесу?

– В лесу.

– Дураки набитые! Раздать нужно людям, а не прятать. Все равно пропадет!

– Так они же для Красной Армии, когда вернется. И для партизан.

– А кто эти партизаны? Трутиков или ваш Ничипор?

– Я не знаю. Говорю, что слышала.

К тополю подошел Ваня Трутиков. Попросив извинения, он отозвал в сторону директоршу и шепотом сказал ей что-то.

– Ты пилу бы нам не наточил? – попросила Евдокия. – Мучаемся тут с нею.

– У меня нет времени, – сказал Ваня и побежал к квартире директора.

– Неумека! – зло бросила ему вслед Евдокия. – Что он спрашивал?

– Какая-то книжка понадобилась.

– Ну, книжек у него своих хватает, нечего врать.