Расследования комиссара Бутлера - [115]

Я повернул ключ, распахнул дверь и отступил назад, ожидая, что на меня набросятся сразу несколько человек. Роман вошел в салон и закрыл за собой дверь. Ключ не повернул — значит, коллеги появятся чуть позже.

— Как самочувствие? — спросил комиссар, опускаясь в кресло, будто явился на обычную беседу за чашкой кофе. А если — так и есть? Если ему ровно ничего не известно, Люкимсон не сказал ни слова, а шип из флакона просто выпал и валяется сейчас где-то в бельевой корзине?

— Ничего, — пробормотал я.

— Ничего? — подозрительно переспросил Роман, оглядывая меня, будто проводя бесконтактный обыск. — Вид у тебя бледный, ты что, не спал ночь?

Я действительно почти не спал, но какое это имело значение?

— Песах, — Роман приступил, наконец, к делу, а я присел на край дивана, будто находился не в собственной квартире, а в кабинете следователя. — Песах, ты точно уверен, что Айша Ступник не вставала со своего места во время полета?

Наверное, Люкимсон не звонил в полицию, иначе к чему Роману задавать этот вопрос, свидетельствовавший о том, что следствие за прошедшую ночь не сдвинулось с места?

— Как я могу быть уверен, — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, — если почти все время дремал? Я говорил тебе об этом несколько раз, почему ты спрашиваешь?

— Пытаюсь разобраться в противоречиях. Это дело состоит исключительно из противоречий, и в твоих показаниях их не меньше, чем в прочих.

Проклятый Люкимсон — он таки проговорился. Конечно, он спасал свою шкуру, чтобы не стать укрывателем убийцы.

— О каких противоречиях ты говоришь? — пробормотал я.

— Убийства не совершают без мотива, а здесь его нет в помине. Я уверен — добравшись до мотива, пойму все.

— Мотив — ревность! — заявил я, понимая, что тем самым рою себе могилу. Если Роман уже добрался до идеи альтернативной реальности, он может счесть мои слова признанием.

— Да, ревность… — протянул Роман, бросив на меня быстрый взгляд. — Проблема в том, что любовник Айши не имел ни малейшей возможности ее отравить. Да и не стал бы этого делать — безвредная, совершенно бесхребетная личность, способная максимум на скандал в общественном месте.

Это он обо мне? Несколько дней назад я бы с ним полностью согласился, но теперь-то мы оба знали, что даже бесхребетная личность может убить человека.

— Откуда ты это знаешь? — спросил я только для того, чтобы не молчать.

— Получил, наконец, полное досье от французов, — сказал Роман, многозначительно посмотрев мне в глаза. — Никакой зацепки, добавил он, чтобы сбить меня с толка.

Роман думал, что я сам признаюсь и расскажу о мотиве, способе и обстоятельствах? А судья с прокурором тоже должны поверить в версию о параллельном мире? Чтобы их убедить, недостаточно флакончика с шипами и собственного признания преступника. Процесс будет тянуться годы, противоречия будут накапливаться, неужели Роман не представляет, как все это время будет жить Рина? На его месте я дал бы мне возможность…

А может, он это и делает, сидя сейчас передо мной, имея уже все улики и, тем не менее, раскрывая следственные действия, о которых не имел права говорить? Ведь я больше не помогал ему в расследовании, а скорее — наоборот…

Конечно, он пришел, чтобы дать мне понять: улик достаточно. Он пришел, чтобы дать мне шанс справиться самому. Если так, то сейчас он уйдет, сказав напоследок: «Песах, хотя у тебя болит голова, но выводы ты сделать можешь.» — Песах, сказал Роман, поднимаясь, я, собственно, заскочил на минуту, чтобы посмотреть, как ты себя чувствуешь. Если голова у тебя варит — думай. Мне нужен мотив. Будет мотив — будет решение.

Я даже не встал, чтобы проводить его до двери.

Глава 11 Попытка

Отъезжая, я посмотрел вокруг и, конечно, не заметил ничего подозрительного. Роман вполне мог следить за мной из собственного окна — я ведь не проверял, спустился ли он к себе или отправился в управление. Его машины не было на обычном месте, но это ни о чем не говорило.

На Ибн Гвироль пришлось следить не за зеркальцем заднего вида, а за тем, чтобы какой-нибудь псих не срезал передо мной угол. Психов в Тель-Авиве всегда было больше, чем нормальных водителей. Сегодня я и себя должен был причислить к числу первых.

При дневном свете лестница на этаж экстрасенса выглядела еще более грязной, к тому же, стали видны надписи, нацарапанные на штукатурке. «Смерть арабам», например, и еще — «Бейтар» Иерусалим — козлы».

На звонок долго не отвечали, и я уже подумывал уйти, когда дверь распахнулась рывком, будто стоявший за ней человек опасался нападения и приготовился к защите. Передо мной была худенькая женщина неопределенного возраста — с равным успехом она могла быть женой экстрасенса или его дочерью. Женщина была настолько неприметна, что, по-моему, вообще не обладала аурой. Вот уж действительно, подумал я, врачу — исцелися сам.

— Вы Песах Амнуэль? — спросила женщина голосом, настолько же лишенным живых обертонов, насколько внешность ее лишена была женского обаяния. — Пожалуйста, проходите, муж ждет вас в кабинете.

Значит, все-таки муж. Я прошел мимо женщины, и мне показалось, что на меня дохнуло запахом тления. Это было странное и неприятное ощущение, хотя, скорее всего, вызвано оно было каким-то сортом духов — запахи современной косметики, как мне кажется, вовсе не обязаны вызывать физическое влечение. Откуда она? — подумал я. Внешность, при всей ее неприметности, была неприметной скорее по-восточному, чем по-западному. Из Йемена? Из Ирака? Интересно, когда Люкимсон на ней женился — ведь он, кажется, приехал из бывшего Союза всего пять лет назад.