Расследования комиссара Бутлера - [114]

На миг что-то промелькнуло в мыслях, я будто увидел себя со стороны — сидящего на краю ванны, качающего ногой и вслух рассуждающего о том, что эстетичнее — веревка или лезвие. Картинка была нелепой, и я мгновенно понял, как именно ее нелепость способна соединить все элементы мозаики. Но то, что всплыло из подсознания, тут же и исчезло, погрузившись, будто дельфин, показавший на мгновение свою черную блестящую спину.

Что это было? Какая-то новая идея? Сигнал из мира-2? Возможно, я сумел бы разглядеть спину дельфина там, под водой, но…

Зазвонил телефон.

Надо было его отключить, это и теперь не поздно сделать.

Я пошел из ванной, и только тогда подумал о том, о чем должен был подумать еще ночью. Люкимсон. Экстрасенс заставил меня вспомнить то, чего я сам вспомнить был бы не в силах. Он заставил меня разобраться в самом себе и в мире. Но, черт возьми, я не знал, что именно наговорил этому шарлатану, будучи полностью во власти его рук, разминавших мою ауру, или что он там нашел на ее месте! Я мог сказать достаточно для того, чтобы Люкимсон тут же позвонил в полицию, и тогда исчезновение отравленного шипа получает совершенно иное объяснение.

Что я мог сказать (что сказал?) Люкимсону о шипах, Айше Ступник и ранке на шее?

Телефон перестал звонить. А если это был Роман, пожелавший — с подачи экстрасенса — задать мне несколько вопросов? Или Рина — Люкимсон ведь мог сообщить о моих словах не в полицию, а жене. Чтобы она проследила за мной или, по крайней мере, спрятала отравленный шип. Тогда становится понятно, почему утром Рина, не спрося, унесла брюки — она решила, что бельевая корзина это не то место, где я стану их искать в первую очередь…

Я набрал код возврата разговора, решив положить трубку, если на линии окажутся Роман или Рина.

— Алло, — сказал голос экстрасенса, — алло, говорите.

— Арнольд, — мне казалось, что я не сам произношу слова, а кто-то произносит их за меня, — Арнольд, это Песах. Я подумал, что действительно, вы правы, и нам нужно бы встретиться опять…

— Вот видите! — обрадовался Люкимсон, нехорошо обрадовался, неестественно, но сейчас меня это не занимало, я хотел узнать, что говорил ему ночью. — Приезжайте ко мне, у вас все еще нехорошая аура, я ее вижу по телефону, она опять уменьшилась вдвое…

Я слушал этот бред и размышлял о том, какие вопросы и в какой форме должен задать, чтобы Люкимсон не стал отпираться и доложил, кому он пересказал мои слова — полиции или моей жене.

— Да, — сказал я, прервав речь Люкимсона на полуслове, — я сейчас приеду.

— Жду! — с преувеличенным энтузиазмом отозвался экстрасенс.

Доносчик. Теперь мне это было ясно. Мой уход потерял смысл. Я должен был уйти невиновным, иначе — зачем?

А что, собственно, он мог услышать от меня такого, чтобы сообщить в полицию? Он разбудил мою память. Точнее, не мою, хотя и мою тоже. Если я что-то и болтал, то это были сведения о том Париже, где жила Айша Ступник с короткой стрижкой, где отравленные шипы можно приобрести в любой аптеке за полсотни новых франков, и где я — тот я — был настолько безумно влюблен в эту женщину, что имел основательный мотив для убийства. Если Люкимсон сообщил в полицию о том, что его клиент приобрел в Париже отравленный шип, купив его в аптеке на Севастопольском бульваре, экстрасенса наверняка сочли шутником. Если он сообщил о том, что некий Песах Амнуэль убил некую Айшу Ступник, потому что имел с ней в Париже долгую любовную связь, а потом она ему изменила, экстрасенса просто сочли лжецом — уж кому-кому, а Роману было доподлинно известно, что в Париже я оказался впервые и провел там пять дней, и не более того. Это называется — свидетель, не заслуживающий доверия. Мало у полиции иных противоречий, чтобы добавлять к ним еще и придуманные Люкимсоном?

Как бы то ни было, я должен был знать — звонил ли этот человек в полицию, и если да, то что сказал. Ночью он освежил мою память, теперь мне предстоит освежить его.

Я влез в брюки — те, что вытащил из бельевого бака, я к ним как-то привык за последние дни, и не такие уж они были грязные, Рина наверняка спрятала брюки только для того, чтобы я не нашел футлярчик с шипами. Рубашка, босоножки — я одевался механически, обдумывая вопросы, которые стану задавать Люкимсону. Я ему, а не он мне.

Позвонили в дверь.

Я стоял, наклонившись, у обувного ящика, и мне показалось, что звон каменным блоком обрушился на спину, переломив позвоночник. Разогнуться означало — умереть. Ну, собственно, сказал я себе, ты же этого хотел. Разогнись — и умри.

Выпрямившись и оставшись, естественно, в живых, я заглянул в глазок и увидел широкую физиономию Романа Бутлера. Ну вот и все. Улики собраны, мотив обнаружен, и возможно, Роман даже поверил в параллельный мир.

Открыть?

А что остается? Роман знает, что я дома — я сам сказал ему об этом. К тому же, если он пришел за мной, то наверняка на лестнице вне моего поля зрения стоят двое полицейских, а может, и на улице дежурит кто-нибудь, приглядывая за моими окнами.

Все кончено.

Все было кончено еще вчера. Нет — гораздо раньше, когда я с удовольствием согласился подменить профессора Бар-Леви. Ах, Париж, Париж, я там никогда не был… Никогда? Здесь, в этом Париже — не был, а в том, параллельном?