Рассказы - [16]

Не знает своего дела? При этой мысли пол качнулся у нее под ногами. Не знает дела, которое она так любит. Учить малышей разным премудростям. Да это единственное, чему она готова отдавать все свое время. Единственное, что служило ей опорой этой зимой, — глаза учеников, прикованные к ее губам.

Неужели я ни на что не гожусь?

На лбу у нее выступают капельки пота. В классе слишком жарко, да еще это волнение. А вдруг окажется, что она не годится для работы в школе?

Там, за столом, слышится покашливание. Легкое, словно шелест бумаги. Ей кажется, что это черный экзаменационный протокол раскрылся и кашлянул. Неужели конец? Перед глазами мелькают задания, имена, пояснения. Звучат тяжеловесные и чарующие слова Ветхого завета. Грозные. Четкие. Школьная комиссия поручила ей пройти книги Моисея с ее маленькими беспокойными учениками, за которых она песет ответственность.

Нужно продолжать. Вспомни зиму! — уговаривает она себя. Что с тобой сегодня? Возьми себя в руки, вспомни: горы, дым и голоса, доносящиеся с вершин, верблюды, змеи, жаркие, как теплица, шатры, бесконечные караваны с добром, неисчислимые стада, родословные, сказания о любви — приступай же!

Она начинает говорить, запинается, то и дело умолкает. Ребята уже почуяли что-то неладное, но теперь она вызвала у них воспоминание о зимних уроках, и они полностью на ее стороне. Больше не хихикают, серьезны и немного испуганы. Понимают — ей трудно. Что-то отбивает у них охоту смеяться и веселиться, даже у самых ленивых. Они помнят, какой была их учительница зимой.

Ребята смутно чувствуют, что она в опасности. Они следят за выражением ее лица. Видят, как краска заливает ей щеки. Видят, что она по-настоящему боится. Они смотрят то друг на друга, то на нее, то на комиссию. На комиссию с ненавистью, потому что угроза исходит оттуда. Тот, кого вызывают, вздрагивает и изо всех сил старается ответить получше.

И лишь глаза Несмышленыша излучают безмятежный свет. Его ничего не смущает. Он единственный, кого она еще ни разу не спросила. То, что другие ребята разделяют ее страх, не приносит ей облегчения. А если она позволит сейчас Несмышленышу выложить свои знания, она пропала. И в протоколе появится пометка…

Ох, как тут жарко. Сейчас бы глоток свежего воздуха.

Она поднимает оконную раму. Там, на улице, беззвучно шумит желтая крона ивы.

— Извините, здесь так жарко! — обращается она к судьям.

В ответ легкий кивок. И новое покашливание протокола, неизвестно что означающее.

Ею овладевает нестерпимое желание убежать. Туда, в весну! Зарыться в ветки ивы так, чтобы тебя обсыпало желтой пыльцой.

Все равно я пропала…

Несмышленыш весь дрожит от возбуждения.

Расскажи о прутьях! — молит он про себя, ни на секунду не спуская глаз с учительницы. О прутьях! — без конца повторяет он про себя, взволнованный тем, как учительница смотрит на иву.

Она смотрит на ветки ивы. А ведь они как бы принадлежат ему, Несмышленышу, потому что у него в ушах поет флейта. И на языке вкус сока. А в руке прутья, которые срезают с ивы и уносят домой. И все это причудливо переплетается с водой, в которую хитро подсунуты прутья и которую пьют белые овцы, отчего потом приносят черных ягнят, и палящим солнцем, и доброй тенью, и хитрым Иаковом, срезающим все новые и новые прутья, и белоснежными овцами, бегущими к водопойным корытам с плавающими в них прутьями и пьющими из них воду, — и все ягнята рождаются черными или пятнистыми и потому достаются Иакову…

Расскажи! — умоляет он, словно речь идет о жизни и смерти. А потом я расскажу то, что мне было задано. Ну рассказывай же!

Несмышленыш не замечает беспокойства, охватившего класс. Не видит он и комиссии. Он видит только испуганную учительницу, опирающуюся о подоконник с таким странным выражением лица.

Иди сюда, — мысленно зовет он ее. — Иди.

И она услышала!

Значит, ему дана власть!

Она отрывается от окна, от ивы и идет словно во сне!

Несмышленыш наблюдает за ней, продолжая повторять про себя: «Иди! Иди!» Краска сбежала с ее лица, она бледна, на лбу выступила испарина. Рядом с ним на скамейке есть свободное место — она садится. Поворачивается к нему.

Он весь — нетерпение и готовность. Она смотрит на него. Он видит капельки пота у нее на лбу. Выразить его чувства невозможно.

— Прутья! — выдыхает он рядом. В ее сторону. Как толчок. Как заклинание.

И это действует. Учительница вздрагивает, его слово действительно толкнуло ее, в следующее мгновение она уже что-то чувствует и понимает. И тут те опять встает. Глаза ребят с удивлением следят за ней — она стала прежней. Идет между партами свободной, раскованной походкой. Она снова владеет собой.

Ее охватило счастье. Страх отступил. Все в порядке, все, что казалось ей безвозвратно потерянным, вернулось. Ее ученики и она сама, все как прежде. А эта комиссия, эти чужие, пусть себе сидят. Как-то само собой она достигла наконец своей цели: от налившейся соком ивы, там, за окном, и ребятишек, срезающих прутья, она перенеслась к тому, о чем рассказывала зимой. После двух-трех вопросов, на которые ей отвечают оживившиеся ученики, у нее появляется, как ей кажется, повод дать им возможность послушать ее рассказ. Она ни у кого не спрашивает разрешения. Между ней и учениками все как было зимой. Давящий страх исчез, она вновь разделяет общее нетерпение и возбуждение и больше не думает о провале.