Рассказы - [17]

— Да, так оно и есть… ителлекта. Слово-то какое подыскал, язык можно сломать ненароком. Ведь и заговорят — не поймешь. Словами-то какими говорят?! Это, я думаю, не от избытка мысли, а, наоборот, от скудости. В общем, беда там им без нас. Сущая беда. Мы, старики, нужны в городе. Ох как нужны! Чтобы не оборвалась ниточка, которая тянется от наших дедов и прадедов. Знат, рано мы отлучили их от родного гнезда, рано. Иначе не вышло бы так. Не всю науку преподали им, что получили сами от ушедших. Это наша вина… Что толку, если они науку только по телевизору получают.

— То-то и оно! — оживился Ходжадурды-Длинный. — Видел я их телевизор — оч-чень интересно! И прыгают, и веселятся, и по веревке там ходят люди, и бегут куда-то очертя голову. Загляденье. Смотришь, глаз не отведешь, пока не выключат. Однако, что ни говори, в основном разговаривают-то по телевизору молодые, и такие же слушают. Настоящих аксакалов с пышной бородой, благородных, которые учили бы уму-разуму, я так и не увидел. Вот и получается — учат они друг друга чирикать. Вот оно, воспитание! И пошло, понеслось… А что мы? Мы здесь сами по себе… — Вот и говорю, — сокрушался Мамед Бадали, — надо нам в город переезжать, ближе к своим детям. Учить их дальше наукам человечности. И внуков учить. А то они вовсе не будут знать, кто сами такие, кто их предки…

Долго еще разговаривали рыбаки. И шутили, и смеялись, мол, а не скучно ли будет Айпи, без нас? Рыбаков-то здесь больше не будет, и курена — тоже!.. Выходит, ей не на кого теперь будет злиться?.. В какой-то миг показалось, что вовсе забыли о предстоящем переезде, но снова постепенно вернулись к нему, стали обсуждать, как, когда ехать.

— И Кябе-эне, кажется согласилась переехать, и ей нужно присмотреть квартирку, — снова начал Мамед Бадали.

— Да, — поддержали его.

— Бедняжка никак не может свыкнуться с гибелью мужа, — заговорил Балы-Беспалый (Несколько пальцев правой руки он потерял в войну где-то в Чехословакии. Уцелевшими он водил по лицу — странная такая привычка.) — До сих пор ждет, верит в его возвращению. Если море начинает волноваться, ночами не спит, ходит-бродит по берегу, дескать, кто пропал в бурю, тот в бурю и вернется…

— Может, и так… Но ведь со времени той страшной бури прошло двадцать лет, если не больше, — покачал головой Мамед Бадали.

— Это да… но годы только приближают ее к мужу. На берегу она находит утешение, ждет, надеется, а каково ей будет в городе? Думали, успеет здесь завершить свой путь… не маялась бы на чужбине, ан нет… не судьба оказалась. Не судьба, значит. — Всем нам не судьба, адамлар, — печально вздохнул кто-то. — Что будешь делать? Не жить же вместе с туберкулезниками. А? Как вы думаете? Мы как-нибудь уж в городе… уж привыкнем, наверное, а им это необходимо.

— Наверное, привыкнем.

Замолчали, слушая гул моря, словно колыбельную. И с ним предстояло расстаться навсегда. Чем ближе надвигаться час переезда в город, тем невыносимее казалась эта утрата, тем сильнее они чувствовали свою сыновнюю привязанность и благодарность морю, растившему и кормившему их, ласкавшему днем и ночью — с самого детства, сколько помнили себя, а может, и еще раньше… в утробе матери. Молодой рыбак в соломенной шляпе, сидевший совсем у воды — волны шалили с ним, то подступали, то уходили из-под самых ног, — повернулся к сидящим у яхты: — Все наши предки занимались рыболовством. Никто не знает лучше нас достоинства и повадки здешних рыб, когда на какую надо охотиться и с какой удачей. И это, выходит, теперь никому не нужно?

— Выходит… — ответил ему сверстник Оразмурад. — Наверное, изобретут аппарат, который и без нас точно определит, где какая рыба плавает.

— Умные вы, ребята, толковые… Оно и правильно, вы учились дольше, и кажись, лучше, чем мы, старики, — заговорил старик Нур-Таган. — Однако не пойму другое… Никакого проку от вашей учености. Вы такие же беспомощные, даже хуже. Очень вы покладистые! Толкни вас сзади, глядишь, и дошмыгаете до самого края земли, ни разу не оглянувшись и не попытавшись узнать, кто вас толкнул и почему. Эх вы, горе-ученые!.. Будто знания, полученные вами, не ключ к нашей жизни! — старый рыбак прервал свою речь, шумно выдувая из деревянной трубки остатки табака, несколько раз постукал о колено. — Будто законы все эти издает не тот, кто учился с вами, постиг порядки нашей земли, — он слегка топнул ногой, — которая кормит нас, а тот, другой, который ленится учиться, а теперь придумывает нелепые приказы. А вы, молодые да ученые, оказались в стороне от больших дорог жизни, зря знания получили. Нам, старикам, недолго осталось жить. Оно и справедливо так-то: родился, увидел белый свет, помаялся, вырастил детей, а там, глядишь, и в путь-дорогу собираться пора… А вам я скажу вот что: горше быть ученым да беспомощным, чем темным да сильным.

Старик Нур-Таган замолчал.

Молодой рыбак растянулся на влажном песке и устремил глаза в небо — там тоже гуляло море. Синее море. Редкие облака казались ему затерянными в стихии безжизненными островками. Одиноко плыл он глазами в безбрежии небесного моря. От этого у него началось легкое головокружение. Почувствовал, как под ним тихонько качнулся берег и стал рассеиваться в дым.