Рассказы - [115]

Завтрак окончен, он идет к нише, наливает в миску воды из ведра, достает из-под скамеечки картонную коробку, отсчитывает двенадцать средних картофелин и принимается их чистить. Потом убирает свою постель, то есть все аккуратно сворачивает, простыню и стеганое одеяло, укладывает на кровать дочери и ровно застилает сверху выцветшим хлопчатобумажным покрывалом служанки. На софе бидермейер остается лишь вышитая подушка; прикрытая простыней, ночью она служит для сна, а сейчас становится вновь красивой диванной думкой, приглашая, как в счастливые времена: «Всего на четверть часика»[44]. Оглядевшись, советник в смятении обнаруживает, что не до конца прибрался, на столе еще остался кофейник и тарелки после завтрака, да тут же и посуда Фридхельма. Обычно советник моет ее и убирает в нишу, в ящик из-под апельсинов, который служит буфетом; этот ящик предоставил им в пользование лавочник полтора года назад, он оставался у него еще со времен оси[45]. Но теперь эмалированная миска уже занята чищеной картошкой, поэтому ее нельзя использовать для мытья посуды. Покачивая головой, как с ним могло такое случиться, он ставит посуду в ящик невымытой. Идет к секретеру, достает тетрадь, отвинчивает колпачок с автоматической ручки и начинает писать.

Советник пишет воспоминания. Пишет уже три года, правда, написал всего несколько страничек, но время впереди еще есть. Однако мысли опять что-то не идут. То есть мысли-то приходят, но не те, что нужно. Кое-что можно сказать, но нельзя записывать: ведь мало ли что, вдруг пронюхает кто-нибудь из соседей и донесет оккупационным властям? Правда, советник пока дошел лишь до года тысяча восемьсот девяносто пятого, того самого, когда молодой кайзер изрек: «Бранденбуржцы, я поведу вас к славному будущему!»— и хотя сам советник был тогда всего лишь мальчиком, он вложил теперь в уста этого мальчика некоторые замечания уже опытного в вопросах немецкой внешней. политики человека. В них он оправдывал политику железного канцлера, а такое нынче говорить не позволено, даже, может, несмотря на то, что попутно делались упреки Гитлеру за отход от политики Бисмарка. Мысли одинокого человека переносятся на двадцать пять лет назад, ко временам Версаля и Седана. Потом опять возвращают его в Версаль. Но в Версаль тысяча девятьсот девятнадцатого года. Мальчик к той поре был уже капитаном запаса.

Может, лучше пойдет, если закурить трубку? Советник достает короткую трубку, мундштук у нее обкусан, головка обгорела, она тоже долго не протянет. Но не это мешает советнику набить ее табаком, а открытие, что табака в засаленном кожаном кисете осталось от силы на одну трубку и лучше его приберечь на сегодняшний вечер. Он со вздохом затягивает кисет и снова берется за тетрадь. Теперь он переносится мыслями в будущее, в будущее своего народа, потому что пальцы перелистывают назад несколько исписанных страниц, а глаза пробегают по первым строчкам: «Отцам обет, внукам назидание». Написано красивым почерком и обведено рамочкой, видна рука чертежника. Но это все только для будущего, а для настоящего никак не годится. Так что советник встает и закрывает секретер.

Со двора доносится шум, ссорятся дети, женщины бранят детей, с фабрики доносится грубая ругань мужчин, в коридоре фрау Бентин объясняется, похоже, уже с обеими попрыгуньями, с лестницы слышен звон стекла, одного из трех оставшихся, кажется, и оно пало жертвой неугомонной краузовской ребятни.

Не обращая на все это внимания, поднялось солнце и послало еще несколько лучей в комнату Ванкельмана, которая кажется уютной, надежной, спасительной ладьей в бурном потоке времени. В этой ладье спасительными кругами кажется все, что напоминает о бюргерской жизни: обгорелая мебель, две сделанные под гравюру репродукции на стене, изображающие молочницу Грёза и английскую парфорсную охоту; они принадлежат, правда, фрау Бентин, но та их не особенно ценит, поскольку они не цветные, поэтому они остались висеть тут. Кусок дорожки, заменяющий ковер, уже протерт, сквозь дыры местами проглядывает не менее истертый пол. На секретере еще стоит посеребренное блюдо для визитных карточек, с другой стороны майоликовый пивной кубок в виде головы Бисмарка, вмещающий пол-литра, с крышкой в виде кирасирского шлема. Дорогое воспоминание о буршевских пирушках в высшей технической школе Шарлоттеибурга.

VII

Советнику становится невмоготу дома. Он берет свое старое грубошерстное пальто, надевает его и достает портфель. Кожа на нем продралась; как и все теперь, думает он, и форму совсем утерял. Заворачивает в старую газету картофельные очистки, сует их в портфель. И когда советник покидает комнату, это опять настоящий немец старого закала, дубовая палка на левой руке, на голове грубошерстная шляпа; он вешает ключ на крючок и, выпрямившись, достаточно твердым шагом выходит из квартиры.

Лавочник как раз вывешивает у дверей доску, на которой мелом написано, что у него сегодня нового. Справа уже висит одна; на ней сверху большими буквами выведено: «По карточкам», а ниже: «Масло — II декада, продукты — II декада, водка — группам II и III. Только при наличии бутылок и пробок».