Рассказы старого лешего - [52]
«А ведь может быть… — задумчиво говорю я, — может быть, мы сейчас переживаем лучшие часы нашей жизни… и это уже никогда не вернется, никогда не повторится, никогда!»
ЕЩЕ ОДНО ВОСПОМИНАНЬЕ
Я ехал в плетеном тарантасике в Оренбург. Две саврасые лошадки бодро бежали по черной пружинистой дороге. На козлах сидел Сахиб Ахмеддинов. Он причмокивал губами и помахивал кнутиком. Я вспоминал прочтенный вчера «Сад Эпикура» и мысли Анатоля Франса о судьбе женщины, превратившейся из жалкой рабы в чудо, в божество, которому поклоняются мужчины, из-за которого убивают друг друга, совершают преступления, лишают себя жизни.
Святой Антоний и святой Иероним, чтобы избавиться от постоянных призраков, в которых им являлись женщины, призраков, еще более прекрасных, чем сами женщины, умерщвляли свою плоть. Они так усердно убивали ее, что от нее осталась только прожженная насквозь солнцем кожа да кости. Но убитая плоть не сдавалась, и видения не прекращались. «Сгинь, пропади, чудовище!» — вопил святой Иероним. Да, я забыл вам сказать, что со мной в плетеном тарантасике сидела тоненькая фигурка с круглой головкой и большими карими глазами. Это была Лика. Она тоже ехала в Оренбург. Два дня тому назад я познакомился с ней у своего друга, и мы решили ехать вместе. Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу, а на ямах и кочках крепко толкались боками.
Святой Иероним не выходил из моей головы. Странно, думал я, с умерщвленной плотью, с постоянно пустым желудком, этот засохший скелет, вместо того чтобы грезить о сухой корочке хлеба, заливном поросенке, отбивных котлетах или индейке со сливами, — этот жалкий скелет видит женщин. Женщины соблазняют его, они не дают ему минуты покоя. Это почище самого Дон Жуана. Тот влюблялся не на голодный желудок, не с умерщвленной плотью.
На очередном ухабе сидящая рядом со мной фигурка крепко стукнулась о мой бок. Я обнял это чудовище за талию и прижал к себе. Чудовище повернуло ко мне головку и, скосив глаза, посмотрело на меня карим глазом. Оно улыбнулось. Это уже был соблазн, но я не завопил подобно Иерониму: «Сгинь, пропади, нечистая сила!» Совсем наоборот — я покрепче прижал к себе этот смертный грех, эту нечистую силу.
Сверкают подковами саврасые лошадки, помахивает кнутиком Сахиб Ахмеддинов, пробегают мимо то татарские, то чувашские деревни. С яростным лаем бросаются к тарантасу косматые дворняжки. Пррр… Вот он, этот домик, где живут знакомые Лике старички и где нам придется переночевать.
Нас встретили радушно, как родных или самых близких друзей. Сидим пьем чай со всякими деревенскими деликатесами.
ТАБЫНСКАЯ ИКОНА
В реку Бемро впадает небольшая речка Усолка. В этом месте стоит большое село Табынское. И эта речка, и это село крепко связаны с религиозными легендами. В роднике была найдена икона Божией Матери. Нерукотворная икона, и она начала творить чудеса: исцелять слепых, больных, безногих. В селе Табынском, куда была перенесена икона, около такой хлебной благодати, устроились четыре попа. Икона стала круглый год ездить по всей округе. Ее сопровождали два попа, а два других отдыхали дома, потом они менялись.
В каретах и тарантасах ехали попы и святая икона, и в каждом селении ее встречали верующие, ползком подползали под икону. Откуда-то набираются всякие калеки, уроды, бесноватые, раздаются дикие выкрики, плач, и обильной струей льются медяки, серебро, вышитые полотенца, холсты.
На девятую пятницу в село Табынское приезжает икона матушки-заступницы Табынской Божией Матери. В селе яблоку упасть негде. Со всех окрестных деревень и даже издалека приходит народ. Чуваши, русские, мордва в своих национальных нарядах толпятся вокруг церкви, во всех улицах и переулках. На площади ярмарка, и свист и писк дудок, и рев и блеяние скота, ржание лошадей, звуки гармошки, крик и говор, матушка-заступница Табынская Божия Матерь очень популярна. Ее чтят во всей Руси, а в Табынске она была хорошей подмогой для всего населения. На девятую пятницу икону несут к роднику, где она была впервые открыта, и за иконой нескончаемой вереницей идет народ. Идут верующие за иконой к роднику, чтобы там набрать святой воды, окунуться в родник и сбросить в воду свою одежду, а самим надеть новое, чистое платье. И вот по речке Усолке плывут сброшенные одежды, плывут, унося с собой всю грязь и все грехи своих омывшихся безгрешных хозяев. А эти грешные одежды, когда они отплывут подальше, подбирают татары и башкиры и, не боясь греха, носят на доброе здоровье.
ЧЕРНЫЙ АИСТ
Это было на Урале в Уфимской губернии. Я приехал на лето в село Табынское к родным погостить. На одном из озер недалеко от села был пойман черный аист. Это был еще птенец, но уже большой, который, видимо, только что научился летать. Прежде чем он к нам попал, его некоторое время держал у себя учитель, но, затрудняясь с кормлением птенца, отдал его мне. Аист не был очень диким. Он был очень нарядный: голова, шея и вся верхняя сторона — буро-черного цвета, грудь и брюшко белые, клюв красный. Мы пустили его во двор, ему, видимо, понравилось, и уходить от нас он не собирался.
Вначале я не знал, как его кормить. Я поставил перед ним чашку с мелкой рыбой, он не нагнулся и не взял ее. Помогла случайность. Желая накормить его из рук, я уронил одну из рыбок. Аист в один момент схватил ее, высоко подкинул и, поймав ее на лету, проглотил. С тех пор мы кормили его, подбрасывая пищу вверх. Он необыкновенно ловко схватывал ее и съедал. Потом он научился сам брать пищу снизу. Он охотно ел и мясо, и хлеб, но рыба и лягушки были его любимой едой. Скоро он стал совсем ручным, медлительный в движениях и важный, он чувствовал себя на дворе полным хозяином. С домашней птицей, с собакой жил в дружбе. Очень не любил ссор между обитателями двора и своей медленной походкой подходил к дерущимся и разнимал, щелкая над ними клювом. Вообще щелканьем клюва он мог выражать много чувств: приветствие при встрече с людьми и недовольство.
