Рассказы старого лешего - [35]
АЛТАЙ. 1934 ГОД
В один прекрасный летний день (это было в 1934 году) я зашел к своим друзьям-профессорам в зоомузей.
В знакомой комнате было что-то невообразимое: на полу стояли деревянные сундуки, картонные большие коробки, палатки, постельные принадлежности. На столах ружья, патроны, походные чайники, сушеные овощи, пакеты с провизией, дневники. Директор музея Сергей Сергеевич Туров и Владимир Георгиевич Гептнер с озабоченными, но радостными лицами что-то укладывают, что-то записывают, советуются, что еще надо купить, что оставить, что взять.
Оказывается, они едут в экспедицию на Алтай. А почему бы и мне не поехать с ними? Робко высказываю свое желание, которое с каждой секундой разгорается во мне все сильнее и сильнее. А вдруг не возьмут? Начальник экспедиции профессор Туров грозно и испытующе смотрит на меня, молчит. Душа уходит в пятки. Не возьмут, конечно, не возьмут. И вдруг милостиво:
— Ну что ж, присоединяйтесь, места хватит.
Спешно собираю художественные принадлежности, перекидные сумы, спальные вещи, табак и трубку. Я готов.
На вокзале нас провожают жены, машут платочками, и вот наконец мы едем!
Началась волшебная сказка. Добрый джинн, стуча колесами, пыхтя и фыркая дымом, помчал нас в неведомые страны. Вот мы и в Бийске. От Бийска до Улалы (Горно-Алтайска) добрались на трехтонке. Здесь нас должны были встретить подводы из заповедника. Подвод не оказалось. Пришлось их ждать и сидеть в Улале. Но вот и подводы. Две длинные можары в одну лошадку и два алтайца. Грузим свои ящики для коллекций, пищевые запасы, палатки, ружья — и в путь. Нас, москвичей, четыре человека: Сергей Сергеевич Туров, Владимир Георгиевич Гептнер, препаратор Федулов и я. Идем пешком рядом с лошадьми. Наконец добираемся до заповедника. Из заповедника на лодке едем к устью реки Кыги, где будем ожидать лошадей и проводников.
И вот караван полностью собран. У нас тринадцать лошадей, два проводника и гербаризатор. Лошадки небольшие, но крепкие. Один проводник русский, другой ойрот Кибезеков. Кибезеков, старик лет шестидесяти, ведет нас уверенно по тем местам, по которым он ходил с отцом еще мальчишкой. Длинной цепочкой растянулся наш караван, пробираясь то альпийскими лугами, то по глухой тайге, то спускаясь в ущелья или поднимаясь на вершины гор. Целый день идет караван, целый день я сижу в седле и любуюсь дивными пейзажами. Вот суровое ущелье, старые замшелые кедры по склонам, по дну мчится бурный поток, через него перекинулись громадные стволы. За сердце хватает эта дикая красота. Вот бы сесть тут и написать, но караван идет, идет, и нельзя отстать от него. С грустью смотрю на эти дивные красоты и стараюсь запомнить их. А эти красоты сменяют друг друга и кажутся одна лучше другой. Но караван идет все вперед и вперед, и дивные картины остаются позади, а остановимся, как всегда, в самом неинтересном месте, там, где удобно разбить палатку, где можно пустить на траву лошадей, где бежит горный ручеек. Вот громадный старый кедр. Передние лошади остановились, остановился весь караван. Проводники снимают с лошадей вьюки, расседлывают. Разводят костер, ставят палатку. С удовольствием спрыгнув с лошади, делаю разминку и скорей-скорей хватаю альбом или этюдник. Пока сварят суп и вскипит чайник, я кое-что успею зарисовать.
Профессора ставят ловушки на мелких зверьков, Федулов садится препарировать убитых по дороге птичек. Горит костер. Фыркают пасущиеся лошади, набегают вечерние тени… Над костром порхают летучие мыши, иногда, привлеченная огнем, перелетит полянку летяга.
Поели, напились чая и, отдыхая, сидим вокруг костра. Сидим и смотрим на огонь. Смотрим, как пляшут духи огня. Эти духи огня очаровывали еще пещерных охотников и первых огнепоклонников.
Кибезеков тихонько поет церковные молитвы, Федулов толкает его в бок:
— Брось панихиду гудеть! Расскажи лучше что-нибудь: ну с каким зверем ты встречался? Что в тайге видел?
— Что видел? Много видел… Всякий зверь видел… И хороший зверь, и плохой… Вот в этом самом месте я на колонка плашки ставил. Отец вниз пошел к реке, а я тут в лесу стою… мало-мало думаю… Я еще тогда молодой совсем был… Глянул в сторону — вижу, медведь на меня смотрит. Ух, и большой медведь! Красивый медведь… Весь черный, а холка и голова как золотом блестят. Смотрит на меня и с лапы на лапу переступает. Прицелился я, хорошо прицелился и выстрелил… Пропал медведь, нет медведя! Куда девался? Пошел я за ним, тихо иду, гляжу, хорошо гляжу… Нет медведя. Большой елка лежит. Подошел я к валежине, а он как выскочит. За ней он лежал… Да на меня. Не успел я стрелять. Ударил он меня по голове лапой. Сильно ударил. Упал, лежу… Подошел он, нюхает… Перевернул меня. Я лежу как мертвый. Тихо лежу. Обошел он кругом. Еще раз перевернул меня и давай хворост огребать. Захватит охапку и на меня кладет. И ветки, и мох, и землю загребает и все на меня кладет. Большой бугор на меня навалил. Я лежу ни живой ни мертвый, от удара голова чужой совсем. Потом маленько опомнился. Дышать надо. Прокопал я маленько в мусоре норку. Воздух надо, дышать надо! Лежу тихо. Всю ночь пролежал я. На заре пришел зверь, стал меня откапывать. Тут больно страшно мне было. Почует, что я живой, и начнет ломать! Тут я его близко смотрел… Левое ухо все в крови — это, знать, моя пуля его мало-мало дырка делал. Думай, что делать? Ружье где? Не знаю. А медведь тут. Вдруг слышу — собака лает. Это отец меня ищет, а Вынга на медведя лает, и вот, чую, меня кто-то лапками теребит и лицо лижет. Вынга! И отца ко мне привела. Умный собака, больно умный. А медведь ушел, совсем ушел.
