Рассказы старого лешего - [11]

Едем через деревню и потом прямиком через поля к темнеющему вдали лесу. Солнышко закатилось; и небо горит золотыми облачками. Данила Иванович молчит и, видимо, не очень рад моему соседству. Я тоже молчу и стараюсь держаться в трех шагах от его лошади и чуть позади.

Подъезжаем к лесу, немного проехали лесной дорогой и выехали на большую поляну, потом спустились в широкий овраг. Данила Иванович остановился, прислушался, легко спрыгнул с лошади, постоял, погрозил мне кулаком, чтобы я не шевелился и молчал, а сам нагнулся и, держа руки трубой у рта, глухо завыл. Если бы я не видел его перед собой, совсем рядом, я бы никогда не подумал, что это воет человек. Волк, самый настоящий волк! С низкой басовой ноты вой поднимается все выше, выше, все тоскливее, тоскливее. Далеко по лесам и полям разлилась эта волчья песня.

Мы стоим, слушаем. Тишина. Голый лес не шелохнется. Только в деревне, услыхав волчий вой, завыли, залаяли собаки. Прошло минут пять — десять. Данила Иванович повторил свою песню, и в кустах что-то зашуршало, и сразу в несколько глоток с визгом, щенячьими голосами завыли молодые волки. На поляну выбежала волчица, а за нею пять крупных прибылых. Увидев нас, волчица оскалилась и зарычала. Данила Иванович, не спеша, сел на лошадь, и мы шагом повернули к дому. Волки проводили нас немного и отстали.

Я был наверху блаженства. Подумать только — я своими глазами видел в лесу диких, вольных зверей. Это не зоологический сад, где сидят за решеткой несчастные пленники. Это настоящие, дикие волки. Я смотрел на них, и они смотрели на меня и, наверно, с удовольствием скушали бы меня.

Навсегда осталась в памяти эта картина: в вечернем сумраке голый, осенний лес. Старик охотник на лошади и злобно оскалившаяся волчица с молодыми, но уже с крупную собаку ростом, волчатами. Это я никогда не забуду и, быть может, когда-нибудь напишу.

Волчий выводок проверен. Волки тут, близко, и надо завтра же их брать. Так говорили, спорили и обсуждали будущую охоту в семье Озерова.

Настасья Ивановна, на удивление, оказалась ярой борзятницей и приказала завтра рано утром подать к крыльцу ее киргиза и на своре Стреляя с Кидаем. Для Саши и для меня тоже были заказаны лошади. Саша поедет со сворой, а мне, как полному невежде в псовой охоте, конечно, собак не дадут. И правильно. Еще перетопчешь собак лошадью, да и без собак я могу свободнее поспевать туда, где будет травля, где я могу увидеть интересные картины. Что-то будет? А если волки не станут дожидаться завтрашнего дня? Возьмут и сегодняшней ночью уйдут за пятьдесят верст. Эти мысли терзали меня. Наверно, я плохо спал эту ночь. Рано утром я уже был одет, когда вошел Саша и дал мне свой полушубок. В городском пальтишке я был бы очень смешон на лошади. Еще было темновато, когда стая гончих с двумя выжлятниками ушла в поле. Настасья Ивановна в кожаной куртке и в юбке-штанах вышла на крыльцо. Стреляй и Кидай сразу бросились к ней. Она дала им по кусочку пирога. Они терлись головами об ее колени и старались лизнуть в лицо. Она ловко села на своего киргиза, и вся охота тронулась.

Данила Иванович галопом поскакал вслед за ушедшими гончими. Настасья Ивановна, Саша, три борзятника и я шагом тронулись вслед за Данилой Ивановичем. На опушке леса он нас встретил и сипящим шепотом стал давать указания, куда кому становиться. Я не отставал от Саши, и мы стали на углу леса, недалеко от оврага. Саша показывает мне арапником, где, по его мнению, выскочит волк. Мне дали какую-то старую, толстую клячу, и она, как только останавливалась, сейчас же засыпала. Даже иногда подхрапывала. Я сломил ивовый прутик в надежде, что, когда это понадобится, я сумею ее разбудить. А пока спи. Тишина. Только где-то дятел стучит да в далекой деревне чуть слышно поют петухи. Мне видно только одного Сашу. И он, и его конь, и собаки неподвижны — как изваяния. Со стороны оврага вдруг взвизгнула собака, другая, третья. Послышался голос Данилы Ивановича, но где-то очень далеко. Он кричал что-то. Мне было слышно только «му-у». Слева от меня из леса выскакал выжлятник, карьером помчался вдоль опушки и скрылся за кустами. Сашины собаки натянули свору, насторожились. Голоса гончих приближались. Много голосов. Вдруг Сашины борзые сорвались со своры и понеслись вниз к оврагу. Сашин конь заплясал на месте и тоже помчался вслед за собаками. «Улю-лю!» — кричит Саша. Я кое-как прутом разбудил свою лошадку и тоже рысцой затрусил вниз к оврагу. Вижу, мне навстречу что-то бежит, и сначала даже не понял, и вот в десяти шагах от меня бежит волк. Из кустов вылетела борзая и рванула волка за заднюю ногу. Он осел, но сейчас же справился, вскочил, огрызнулся, но в этот момент знакомый мне муруго-пегий кобель Терзай с налета грудью ударил волка и злобно вгрызся ему в ухо, и вот уже три собаки прижали зверя к земле. Подскакал Саша, спрыгнул с лошади, но к зверю не подходит, а как-то топчется возле. В это время из кустов карьером выскакал выжлятник Мишка и с лошади кубарем кинулся прямо на собак и, нагнувшись между ними, крепко ухватил волка за шиворот и прижал к земле, потом коленкой наступил ему на шею, выхватил кинжал и по рукоятку воткнул в бок зверю. Собаки, почуяв кровь, еще азартнее вцепились в волка и стали все глубже захватывать его горло. Все было кончено. Мишка вытер кинжал о траву и, ухмыляясь, посмотрел на Сашу.