Рассказы советских писателей - [216]
Аманша не мог бы сказать, сколько времени он пролежал. Ружейный выстрел привел его в себя. Он вздрогнул и сел на диване. Да, теперь только и осталось — стрелять в него… Стрелять. Но когда — один за другим — раздалось еще несколько выстрелов, он успокоился: оказывается, по телевизору в соседней комнате показывают какой-то фильм.
Жены не было, а он даже не заметил, как она ушла.
— Нурджемал! — позвал он.
— Мамы нет, папа, — раздался в ответ голос Гульсун.
— А куда ушла твоя мать?
— Я не знаю, она ничего не сказала. Я кино смотрю.
Аманша спустил ноги на пол и, кряхтя, принялся стаскивать сапоги.
— «Кино смотрю», — раздраженно проговорил он. — Ты, конечно, кино смотришь… Смотри, смотри…
Из соседней комнаты в ответ не раздалось ни звука.
— Должно быть, хорошую картину показывают, — продолжал он. — До того хорошая картина, что про родного отца можно забыть!
— Ты мне что-то говоришь, папа?
— Тебе! Тебе я говорю! — крикнул он. — Выключи ради самого аллаха эту проклятую штуку!
Телевизор поперхнулся на полуслове и умолк. В дверях появилась Гульсун.
— Что с тобой? Что случилось, папа?
— Что со мной, что со мной! Разве мать ничего не говорила?
— Нет. Но что же все-таки случилось?
— Все, что со мной могло случиться, уже произошло! Сегодня меня — меня! — сняли с председателей!
Гульсун ахнула, но тут же постаралась утешить отца:
— Папа, ну что ты так переживаешь? Сколько ты сил отдал… Теперь пусть поработает кто помоложе. Если в каком-нибудь кабинете стоит кресло, то так уж устроено: один встает, другой садится…
Не те слова выбрала она для утешения. Аманша заговорил, словно его прорвало:
— А за тридцать лет, за тридцать с лишним лет нашелся этот другой? «Так уж устроено»! В тридцатых годах что-то не нашлось желающих садиться в то кресло! И во время войны — тоже. А после победы? Легко ли было восстанавливать хозяйство? Один Аманша согласился взвалить на себя этот худой мешок! На своем горбу я притащил бы тогда в контору человека, согласного занять мое кресло. Но — не нашлось! Теперь люди набили животы и стали важными. Не сегодня придумали пословицу, что сытый ишак норовит лягнуть хозяина!
Гульсун горько улыбнулась, хотела сдержаться, но не смогла.
— А давно ли люди стали ишаками? — спросила она.
— Давно, давно!.. И я первый среди них. Если бы я не был ишаком, я давно бы выставил таких склочников, как Шихим! И не только из колхоза — из района! Да, делай добро…
При этих словах Гульсун напряглась и стала вдруг похожа на отца. Голос ее прозвучал резко:
— Папа! А ты делал Шихиму добро?
Аманша яростно взглянул на дочь, словно хотел спалить ее взглядом, но ничего не ответил, и она, постояв еще немного в дверях, повернулась и ушла.
Шихим… Добро… Да, теперь остался только Шихим. А когда-то приходилось иметь дело с его отцом. Бепбе… До сих пор я не выношу этого имени! Не выношу, но помню. Я помню тебя в старой гимнастерке, которая вылиняла от солнца, пота и бесконечных стирок. И такие же галифе. Особенно тщательно ты занимался своим ремнем. Ремень был старый, дырочки на нем почернели, от них расползлись трещинки. Ты смазывал ремень маслом, и он из желтого стал коричневым.
Гимнастерка, перепоясанная этим ремнем, галифе, сапоги… Пожалуй, в другом наряде я тебя и не встречал. Так ты ходил на редкие в годы войны праздники, так заходил домой к людям, которым почтальон принес горе в конверте. Та же одежда была на тебе и в тот день, когда мы вдвоем отправились на бюро райкома за выговорами.
Я помню — на рассвете ты выходил из дома и отправлялся к женщинам своей бригады, чтобы вести их на работу. Твоя дорога вела мимо моего дома. А я во дворе или ломал дрова, или задавал корм коню, перед тем, как ехать по полям. Иногда ты задерживался, и мы разговаривали о делах, о жизни. Сколько самокруток мы выкурили за этими разговорами — разве сосчитаешь?
Хоть не рвались возле нас снаряды и не было надобности в затемнении, но и нам приходилось не легко. Правда?.. Нужно отдать тебе должное: в самые тяжелые, отчаянные дни я не замечал у тебя подавленности. Ты успел повидать войну и часто говорил: «А у нас, на фронте…» Почему-то война не ожесточила тебя. Ты терпеливо разговаривал с женщинами — они не всегда охотно шли на работу, за которую и получать потом почти ничего не приходилось. Ты выслушивал их жалобы и упреки и умел поставить на своем, не обидев их. А я, честно говоря, был вспыльчив, если не сразу выходило по-моему. Моя жесткая неуступчивость и твоя мягкая настойчивость не могли ужиться по соседству. Разве не так? Если бы не тот случай, произошло бы что-нибудь другое, но непременно бы произошло.
Мы сумели выделить продукты, чтобы в поле варить для колхозников горячий обед. Давали им немного печеного хлеба. Ох уж этот хлеб военных лет! Кто хоть раз отведал его, никогда не забудет его вкуса! А ту постную, без мяса и почти без масла кашу теперь не всякая собака станет есть. Но тогда, тогда люди были готовы взять за грудки каждого, кто попробует лишить их этого варева.
Мне говорили: «Давай, Аманша», а я говорил: «Давай, Бепбе». Я был вынужден ввести один жесткий или жестокий, как хочешь, так и называй, перман. Если человек до полудня не успел сжать четыре сотки пшеницы, нет ему обеда. Если он не прошел с кетменем шесть соток хлопчатника — пусть стоит рядом и смотрит, как едят другие. А не нравится — может отвернуться, я не возражаю…
«Хорошо бы начать книгу, которую надо писать всю жизнь», — написал автор в 1960 году, а в 1996 году осознал, что эта книга уже написана, и она сложилась в «Империю в четырех измерениях». Каждое «измерение» — самостоятельная книга, но вместе они — цепь из двенадцати звеньев (по три текста в каждом томе). Связаны они не только автором, но временем и местом: «Первое измерение» это 1960-е годы, «Второе» — 1970-е, «Третье» — 1980-е, «Четвертое» — 1990-е.Первое измерение — «Аптекарский остров» дань малой родине писателя, Аптекарскому острову в Петербурге, именно отсюда он отсчитывает свои первые воспоминания, от первой блокадной зимы.«Аптекарский остров» — это одноименный цикл рассказов; «Дачная местность (Дубль)» — сложное целое: текст и рефлексия по поводу его написания; роман «Улетающий Монахов», герой которого проходит всю «эпопею мужских сезонов» — от мальчика до мужа.
Роман «Пушкинский дом» критики называют «эпохальной книгой», классикой русской литературы XX века. Законченный в 1971-м, он впервые увидел свет лишь в 1978-м — да и то не на родине писателя, а в США.А к российскому читателю впервые пришел только в 1989 году. И сразу стал культовой книгой целого поколения.
Новый роман Андрея Битова состоит из нескольких глав, каждая из которых может быть прочитана как отдельное произведение. Эти тексты написал неизвестный иностранный автор Э. Тайрд-Боффин о еще менее известном авторе Урбино Ваноски, а Битов, воспроизводя по памяти давно потерянную книгу, просто «перевел ее как переводную картинку».Сам Битов считает: «Читатель волен отдать предпочтение тому или иному рассказу, но если он осилит все подряд и расслышит эхо, распространяющееся от предыдущему к следующему и от каждого к каждому, то он обнаружит и источник его, то есть прочтет и сам роман, а не набор историй».
Роман-странствие «Оглашенные» писался двадцать лет (начатый в начале 70-х и законченный в 90-х). По признанию автора, «в этой книге ничего не придумано, кроме автора». Это пазл, сложенный из всех жанров, испробованных автором в трех предыдущих измерениях.Автор знакомит читателя с главными солдатами Империи: биологом-этологом Доктором Д., предлагающем взглянуть на венец природы глазами других живых существ («Птицы, или Новые сведения о человеке»), и художником-реставратором Павлом Петровичем, ищущем свою точку на картине Творца («Человек в пейзаже»)
В «Нулевой том» вошли ранние, первые произведения Андрея Битова: повести «Одна страна» и «Путешествие к другу детства», рассказы (от коротких, времен Литературного объединения Ленинградского горного института, что посещал автор, до первого самостоятельного сборника), первый роман «Он – это я» и первые стихи.
«Империя в четырех измерениях» – это книга об «Империи», которой больше нет ни на одной карте. Андрей Битов путешествовал по провинциям СССР в поиске новых пространств и культур: Армения, Грузия, Башкирия, Узбекистан… Повести «Колесо», «Наш человек в Хиве, или Обоснованная ревность» и циклы «Уроки Армении», «Выбор натуры. Грузинской альбом» – это история народов, история веры и войн, это и современные автору события, ставшие теперь историей Империи.«Я вглядывался в кривую финскую березку, вмерзшую в болото родного Токсова, чтобы вызвать в себе опьянение весенним грузинским городком Сигнахи; и топтал альпийские луга, чтобы утолить тоску по тому же болоту в Токсове».
Кембрий — древнейший геологический пласт, окаменевшее море — должен дать нефть! Герой книги молодой ученый Василий Зырянов вместе с товарищами и добровольными помощниками ведет разведку сибирской нефти. Подростком Зырянов работал лоцманом на северных реках, теперь он стал разведчиком кембрийского моря, нефть которого так нужна пятилетке.Действие романа Федора Пудалова протекает в 1930-е годы, но среди героев есть люди, которые не знают, что происходит в России. Это жители затерянного в тайге древнего поселения русских людей.
В книгу известного ленинградского писателя Александра Розена вошли произведения о мире и войне, о событиях, свидетелем и участником которых был автор.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В сборник вошли рассказы о встречах с людьми искусства, литературы — А. В. Луначарским, Вс. Вишневским, К. С. Станиславским, К. Г. Паустовским, Ле Корбюзье и другими. В рассказах с постскриптумами автор вспоминает самые разные жизненные истории. В одном из них мы знакомимся с приехавшим в послереволюционный Киев деловым американцем, в другом после двадцатилетней разлуки вместе с автором встречаемся с одним из героев его известной повести «В окопах Сталинграда». С доверительной, иногда проникнутой мягким юмором интонацией автор пишет о действительно живших и живущих людях, знаменитых и не знаменитых, и о себе.
В сборник включены рассказы сибирских писателей В. Астафьева, В. Афонина, В. Мазаева. В. Распутина, В. Сукачева, Л. Треера, В. Хайрюзова, А. Якубовского, а также молодых авторов о людях, живущих и работающих в Сибири, о ее природе. Различны профессии и общественное положение героев этих рассказов, их нравственно-этические установки, но все они привносят свои черточки в коллективный портрет нашего современника, человека деятельного, социально активного.
В книгу Ю. Щеглова вошли произведения, различные по тематике. Повесть «Пани Юлишка» о первых днях войны, о простой женщине, протестующей против фашизма, дающей отпор оккупантам. О гражданском становлении личности, о юношеской любви повесть «Поездка в степь», герой которой впервые сталкивается с неизвестным ему ранее кругом проблем. Пушкинской теме посвящены исторические повествования «Небесная душа» и «Святые Горы», в которых выведен широкий круг персонажей, имеющих непосредственное отношение к событиям последних дней жизни поэта.